s006 Розовый бурундук

 

    Розовый к лицу почти всем женщинам: белым, черным, желтым, красным, оранжевым и коричневым. Не идет он только зеленым. Хоть какой фасон, хоть какой стиль – выглядит и смешно, и ужасно одновременно.

    Поэтому ни одна настоящая оливийка розовое носить не будет. Голубое, золотое, алое, бирюзовое – ох, как же они любят бирюзу с бронзовым шитьем – сколько угодно, а розовое – никогда.

    И мне пришлось носить розовое: и льдистый шербет, и агрессивный цикламен, и бархатное щенячье брюшко, и визгливый поросячий... Три года я заказывала себе тряпки самых мерзких, самых вызывающих сочетаний, чтобы выделиться среди утонченных зеленых красавиц.

    Помогало ли? Не знаю. В работе – точно нет, иначе срок моих мучений вышел бы гораздо короче. Зато душу здорово облегчало.

    Каждый раз, когда мне приходилось посещать класс с дюжиной или более зеленокожих нимф, стройных, юных, прекрасных, богатых, наполненных умиротворенным спокойствием, единственной радостью было разбавление этого болота нарядом взбесившейся кувшинки или лотоса-аллергика.

    Что могло понадобиться на последних неделях? Платье из бледного льна, измученного по прихоти безумного модельера то ли марганцовкой, то ли свекольным отваром, или костюм с двубортным жакетом, превращающий носителя в хрюшку на разделочном столе?

    Конец мая, конец учебного года, конец карьеры, скорее всего.

    Разорванные каталоги страдали безвинно, но остановиться я не могла: экологически чистые предметы раздражали и сами по себе, и в связи с обстоятельствами.

    Все вокруг было плохо. А я чувствовала себя мерзко и гадко.

    Блуза цвета искрящейся брусники с юбкой леопардового принта в тонах мясных помоев – по каталогу этот ужас зовется «моа», но мы же все прекрасно понимаем, что он из себя представляет? – вот достойное завершение трехлетних трудов. Жалко, мех пристегнуть нельзя, по местной жаре он смотрится особенно вызывающе, я нередко прибегала к этому фокусу. Волосатый воротничок, как и бантики с рюшами, подкладные плечи, ридикюль, берет или вуалетка, относился к тому роду аксессуаров, благодаря которому никто не мог усомниться в том, что я – существо не только инопланетное, но и в принципе иное: облеченное правами и кое-какой властью.

   

   

 

    ***

   

Солнце село резко, сопровождая свои действия недвусмысленным намеком: убирайся тебе здесь не место. Еще один потерянный день.

    Я ничего не смогла сделать, ничего не добилась. За что получала зарплату, командировочные и премиальные из доброго десятка коэффициентов «за сложность», «за климат»? Почему раньше так легко удавалось идти на повышение, снося все преграды, прыгая по головам друзей и раскидывая врагов?

    Гулять после отбоя было хорошо, но усталость брала свое, новый день, полный отчаянных попыток найти решение, требовал сил и хорошего самочувствия, поэтому в школьном парке я не задержалась, лишь заглянула в зоосад и проскочила по розарию. И неудержимо захотелось почитать что-нибудь о человеческом коварстве. Либо барочный роман, либо английский детектив, либо труды по педагогике.

    Шаги по коридорам разносились далеко: и опережая меня, и залетая во все закоулки, и зависая в воздухе, нарушая сонную тишину.

    Я знала, что их слышно и в спальнях, и учительской, и в сторожевой, и на кухне, цокала громко и с наслаждением. Чеканя шаг и открывая на ходу двери. Ничего этого делать не требовалось, но зато какой хороший эффект производило! Кто спал – просыпался и притворялся спящим, кто ел – терял вкус, кто трудился над домашним заданием – сбивался и допускал помарки. Школьницы нервничали, учительницы дергались, поварихи и горничные шептали мне вслед незатейливые проклятия.

    Иногда я просила первую попавшуюся принести мне молока, иногда – заварить чай, реже – поговорить со мной о поэзии или фотоискусстве. Но ни разу я не позволила себе прокрасться тихонько и застать их врасплох. Только прямое нападение с заблаговременным предупреждением. Если бы я осторожничала – вышло бы убого и нестрашно. Комедия, фарс... никак не представление, разыгранное серьезным чиновником. А если бы они закрывались изнутри или и в самом деле перешли бы на жесткий режим, получилось бы фальшиво и глупо. Не боялись они ни меня, ни моих последователей.

    На Оливии слишком много денег. Деньги здесь живут, танцуют, гуляют, размножаются и приглашают в гости новые деньги. Им здесь комфортно и уютно, они чувствуют себя хорошо и верно служат своим хозяевам.

    Быстрый шепот прозвучал непривычно нахально, от неожиданности я чуть было не поперхнулась новыми финансовыми метафорами...

    – ...но не надо приближаться раньше времени, ты понял? Постарайся объяснить своим людям: только после второго дня, когда пойдут третьи сутки. Нет, я не считаю вас идиотами, мне хочется, чтобы не возникло никаких недоразумений. Вдруг с часами что-то не то...

    Слова доносились из библиотеки. Что ж там за наглая девчонка? Кто из выпускниц вытирал длинные ножки не только о введенные мною правила, но и о свои же общепланетные традиции?

    – Поеду прямо, конечно. Буду ждать вас на второй, разведу костер. Дрова у меня будут свои. Нет, привозить заранее не надо... Ты меня слушаешь? Меня не нужно искать, чтобы отдать дрова. А вдруг все-таки следят? Если я получу помощь в течение первых двух суток, это будет незачет.

    Я распахнула обе двери и остановилась, скрестив руки. Отлично. Пусть невидимый мне собеседник девушки и идиот, сама она, по крайней мере, не такая уж и дура. Бестолковая, конечно, но подставилась ненамеренно. Камин в библиотеке включается редко, но он действующий. Дымоход, вентиляция, прочие глупости – и не предназначенные посторонним слова доставлены до меня при помощи сквозняка и чьей-то невезучести.

    В карих глазах постепенно проявлялись огорчение и досада. Но не страх, нет. Она меня не боялась. Я могла здорово подпортить ей жизнь, но не настолько, чтобы глупая девица заметалась бы в страхе, упала бы, рыдая и умоляя о пощаде...

    – Отдай мне карточку и отправляйся к себе.

    Она не знала, какую часть разговора я успела застать. Не знала, что из услышанного я могла понять. Но никаких попыток увильнуть и выкрутиться. Средство связи было мне отдано безоговорочно.

    Легкий кивок – все принято.

    – Ты знаешь, что я выступаю против проведения вашего национального экзамена.

    Еще один кивок.

    – Но с другой стороны... Твоя личная жизнь меня не касается. И разговоры, как и переписка... не запрещены. Сейчас не те часы, что отведены на общение с близкими, но ведь мы все живые люди.

    Она уже не кивала. Ждала, какое решение я приму. Чуть-чуть реже дыхание стало.

    Я села в кресло, чтобы продлить ее ожидание.

    Пара недель – и ее встретит жених. Встретит посреди пустыни с караваном или обозом, осыплет драгоценностями, усадит в кибитку и торжественно проводит до заселенной зоны. Или заберет в летающий мобиль – и через какую-нибудь пару часов они выпьют ледяной сок в шезлонге на берегу океана. Сдаст она экзамен или нет, никого уже волновать не будет. Она будет богата, любима и счастлива.

    – Изольда, если бы я услышала розовые девичьи сопли с клятвами вечной верности, дело бы обошлось устным замечанием.

    Теперь она уже и не дышала. Но стояла по-прежнему прямо и гордо.

    – Но ты хладнокровно рассуждаешь о нарушении регламента. Как бы я ни была настроена против ваших экзаменов, они законны. И я никак не могу допустить столь грубое нарушение. В этом году ты лишаешься права на сдачу. Поступай теперь, как решишь сама. Республиканские оценки у тебя хорошие, итоговые контрольные сданы, к общему уровню образования претензий нет. Можешь отправляться домой после получения аттестата, можешь повторить последний год обучения и сдавать национальный экзамен в следующем мае. С тебя заявление.

    – Я поняла, Долорес Павловна. Спокойной ночи.

    Она ушла в темный коридор, а я была так рассержена ее спокойствием, что даже не заключила сама с собой пари, что она выберет. Скорую встречу с возлюбленным и замужество или лишний год в школе с перспективой попытки получить настоящий диплом?

   

   

 

    ***

   

Систему образования, пусть даже устоявшуюся и хорошо продуманную, разрушить несложно. Существует определенный набор методов и приемов, благодаря которым процесс запускается легко и продолжается недолго. Пусть я владела не всеми из них, да что там говорить, на большинство даже и не решилась бы, а о некоторых, якобы перспективных, знала лишь понаслышке, но и имеющегося в запасе обычно хватало. Что-то срабатывало за год, что-то обещало принести значимые результаты в течение ближайших десятилетий, но в любом случае – ожидаемая реакция следовала незамедлительно.

    С Оливией, полусамостоятельной колонией, набитой деньгами под завязку, ни один номер не проходил. И не расположенность у черта на куличках была тому виной, не строгая религиозность местных жителей, не продуманная тактика губернаторов, а некая совокупность факторов, разбить или хотя бы раскачать которую до сих пор не удавалось.

    Политики республики менялись, а спящая на окраине галактики Оливия оставалась красной тряпкой, вызывая зависть и опасения.

    Перебраться на нее было почти невозможно, правила гражданства давно  распространялись только на местнорожденных. Покупать недвижимость – нереально дорого. Хранить деньги – пожалуйста... но как при этом велик соблазн нащупать хоть какой-то рычаг воздействия.

    Дети – единственное слабое место оливийцев. Работа, выслуга, звания-разжалования, пенсии и транспорт их не волнуют. Но детей они любят так же, как и все обычные люди.

    Поэтому ставки сделаны на те сферы, за которые можно переживать всерьез: здравоохранение и образование.

    История колонии невелика, пара сотен лет, но как минимум половина этого времени прожита в благополучных попытках отражения разрушительных воздействий. В последние годы нам начало везти: тут кусочек, там уступка, здесь закон, там указ…

    Я за возможность выслужиться ухватилась охотно. Пусть и не имея сладкой мечты покончить с духом старой Оливии, но с надеждой за три года хорошенько потрясти зеленую трясину.

    Не вышло.

    Раздельное обучение у них не введешь: мальчиков к девочкам и так не подпускают.

    Слияние мужской и женской школ не организуешь – не допустят в принципе.

    Объединение специализированных учебных заведений не пройдет, потому что обитаемых мест на планете не так уж и много, а расстояния между ними приличные

    Начальную школу со средней и с высшей не перетасовать: младших родители от себя не отпустят – идеология глубокой семейной привязанности; а старшеклассницы все равно останутся под пристальным наблюдением за сохранением скромности и целомудрия.

    Но даже из оставшихся вариантов можно было бы получить неплохие комбинации, если бы привычная методика сработала.

    Я ввела школьную форму вместо национальных нарядов – но она сидела как влитая. Легкие мутации, следы которых видны на обитателях планеты, не портят их, а делают невероятно миловидными и даже украшают. Что зеленоватая кожа у людей, что третье веко у собак и кошек, что смешные аномалии вроде горбиков у ослика Славки из школьного зооуголка – вроде и непривычно, но сразу воспринимается естественным.

    Оливийцы симпатичны, оливийки прекрасны. Даже облаченные в унылые коричневые платья с грубыми фартуками, девушки смотрятся сказочными принцессами. Когда я заходила к ним в класс, то чувствовала себя простолюдинкой на приеме.

    Я запретила все украшения в школе, надеясь, что без обилия ниток драгоценных камней и свисающих до плеч сережек они будут чувствовать себя жалкими и неодетыми, но длинные обнаженные шеи сделали осанку еще более царственной.

    Запрет на макияж прошел незамеченным – хватало природной красоты.

    Замена «лишних» уроков истории занятиями по физкультуре провалилась: выучить несколько значимых событий и имена властителей не так уж и трудно, а память у девочек неплохая. С пластикой же у них еще лучше: я не нашла таких нормативов, которые теоретически могли бы выполнять человеческие детеныши и с которыми не справились бы оливийки. Худые, гибкие, выносливые, здоровые обезьянки, ничем их не пронять.

    С историей я так просто не сдалась: заказала перекрученный по идеологии курс для старшеклассниц. В средней школы они учили одно, а в старшей – пожалуйста, поменяйте плюсы с минусами местами и посмотрите на ситуацию с другой стороны… Думаете, они испытали хоть малейшее затруднение? Нет. С первых занятий покорно перелиновывали тетради и изящным почерком вписывали факты в соответствующие графы. Это на Земле кому-нибудь из мятущихся тревожных душ было бы неловко предавать память отцов и дедов или переучиваться заново, выкидывая из мозгового чердака заложенное пятью годами ранее. Оливийки не испытывали мук и выдавали в «развернутых ответах своими словами» ровно те слова, которые должны были выдавать по плану.

    Я увеличила курсы физики и математики. Пусть зеленые на лицо, пусть темноволосые на голову, но по сути – богатые избалованные «блондинки». Должно было подействовать, должно… А вот и нет. С тем же изящным усердием, с которым они заполняли канву для вышивания или вязали воздушные шали с райскими птицами по периметру, красавицы расставляли числа вместо букв в любые изучаемые формулы. Закидали их программированием – алгоритм тот же. Как только подается новая тема, схема, порядок оформления – они тут же начинают действовать по предложенному плану и ошибаются только в том случае, если в объяснениях заложены ошибки.

    Но передавать ученикам заведомо ложные сведения и спрашивать не по пройденному – прием запрещенный. За это штрафуют, увольняют, а в особо самостоятельных местах еще и отстреливают. Оливия имеет достаточный арсенал, чтобы позволить себе честное государственное обучение.

    Пришлось копать глубже и переходить на тестовую опросную форму. Успеваемость повысилась – ставить галочки в нужных квадратиках девочкам даже понравилось.

    Я ввела параллельно с тестами устное интервью – никакой путаницы, поразительное единогласие во всех вариантах ответов. Контрольные с усложненными дополнительными заданиями, реферативные отчеты по неделям, дневники наблюдений, расчетно-графические работы, индивидуальные экзамены в темной комнате с лампой в лицо – недоумение только в начале, пока не разъяснены правила. Далее по накатанной колее, как будто они всю жизнь именно так и занимались. Патронаж старших младшими, уход за скотиной, сбор целебных растений и макулатуры – все проходило гладко и без лишних вопросов. Известные методы заканчивались, я готова была хвататься за самые фантастические. Как обронил Васька-пилот, единственный мужчина, которого мне довелось за эти годы видеть вживую (он же курьер, он же – редкое, но веселое отвлечение от местного безумия) в момент передачи коробок с одеждой и обувью: «А ты их на трактор пересади, вдруг взвоют» – но ведь и трактор, как и любая техника, обрадуется исполнительному и аккуратному оператору.

    Надежда оставалась только на одно: отмена национального экзамена. Гордость Оливии, примета независимости, ритуал, соблюдаемый неукоснительно. Каждый молодой человек, заканчивающий школу, имел право пройти гражданский экзамен. В чем именно он заключался у юношей, я не знаю – раздельное обучение касалось не только школьников, соответствующий пол должны были иметь и учителя, и обслуживающий персонал, и любое лицо «извне», но у девушек все сводилось к физическому испытанию.

    В конце учебного года, после всех тестов и контрольных, подсчета рейтинга, выводов по поведению и прилежанию, девушки получали общереспубликанский аттестат и считались официально взрослыми. Этот аттестат, утвержденный Министерством образования, признавался по всей Республике и давал право поступать в любое учебное заведение в любой галактике или официально устраиваться на работу. Еще пара лет – и право голоса, право быть избранным и так далее. Но оливийцы проходили еще один экзамен, после сдачи которого могли считаться полноправными гражданами своей планете. Если не сдавали, то путь наружу был закрыт для них навсегда. Говорят, что они были живы-здоровы, продолжали тихонечко существовать, но ни одного видного деятеля хоть чего-нибудь не покинуло планеты без справки о сдаче этого драгоценного экзамена. То есть наши экзамены – это вроде как навязанная бюрократами ерунда, а вот их экзамен – это Экзамен, после которого все только и начинается.

    Девушка без экзамена, завалившая его или и вовсе не сдававшая, быстро выдавалась замуж и уезжала куда-то в Оливийскую провинцию статусе n-й жены. Девушка, сдавшая экзамен, чаще всего подвергалась долгому и муторному сватовству и выходила замуж в статусе (n + 1)-й жены куда-нибудь поближе к столице. Принципиальная разница лишь в том, что девушка с гражданскими правами могла еще продолжить обучение и устроиться на работу. По специальности, одобряемой порядочными оливийцами: актриса, портниха, бортпроводница, деятель науки или искусства, любой инженер, любой технолог, но никак не менеджер по продажам или банковский служащий. Грань между приличным и неприличным занятием я не научилась различать. Ходить в нижнем белье по рингу в перерывах между раундами боев и играть в футбол – можно, а работать парикмахером или декоратором – ни за что. Если бы я уловила стремление и иерархию приоритетов – то могла бы попытаться придумать преграды, но нет… Девчонки заканчивали школу, в большинстве сдавали свой экзамен и выходили замуж. А единицы из них сдавали экзамен и уезжали покорять Вселенную. Статистика шла мимо меня, но ни о чем не говорила – оставалось лишь поставить подпись и пожать плечами: вот в прошлом году одна записалась в геологоразведочную партию, а другая в цирковое училище. И еще пятнадцать выпускниц моей школы сменили фамилию по причине замужества. То же самое в других школах планеты…

    Максимум, чего удалось добиться, – провести допуск к национальному экзамену через наше министерство. Если что-то не сдано или выявлены нарушения, как мной накануне, то девушка допуск не получает.

    Под финиш командировки я ждала «добро» на полную отмену этого кошмара. Нарушение конституции, общегражданских прав, равенства возможностей и пр. Я обращалась к лучшим юристам, просила консультации у очень заумных буквоедов – неужели никакой бреши не удастся найти?

    Сдавать варварский экзамен по принципу первобытных племен – разве это нормально?

    Но на Оливии все снова упиралось в деньги, и этими деньгами право гонять девушку в одиночку через пустыню уверенно отстаивалось.

    По одной в день каждую из заявившихся на экзамен торжественно провожали в одиночный поход. Выжила – сдала. Не выжила – завалила.

    Вся школа под звуки марша в исполнении духового оркестра высыпала на разлинованную площадку и поочередно желала выпускнице удачи. Затем ее сажали на пролинявшего к лету, почти голого верблюда, к бокам которого привязаны тюки с необходимым запасом воды и лекарств, бурдюк с маслом и плитка чая; шлепали верблюда по боку и открывали ворота. Животное с всадницей покидали оазис школы и отправлялись через пустыню к цивилизации. В зависимости от города, к которому планировала выехать девушка, путь занимал от трех до семи суток. Ориентация – по светилу, ветру, птицам и звездам. Питание – что поймает. Из удобств – травяная смесь в вышитой самой выпускницей подушке. Днем подушку под попу, ночью под голову. Неуверенные в себе берут еще плед и лопатку. Предусмотрительные – стягивают талию тугим кушаком, чтобы не растрясло. Заботливые набивают карманы лакомством для верблюда. Бестолковые плачут слезами умиления от мыслей об окончании школы и начале новой жизни. Безжалостные просят верблюда с бурундуком – гвоздем, воткнутым в носовой хрящ, – повязывают на него шерстяную веревку, дергая за которую можно разодрать морду зверя до крови, и уезжают, ни разу не оглянувшись.

    В этом варварском обычае меня возмущало все. И то, что он не дает мне справиться с заданием, и то, что прикормленные домашние верблюды мучаются не меньше изнеженных девиц, и то, что приобретенный навык никогда никому не пригодится.

    Впрочем, в приполярных зонах девушки отправляются в путь с ездовым оленем или с тройкой голодных псов…

   

   

 

    ***

   

– Ты тоже будешь сдавать экзамен, Адель?

    – Да, Долорес Павловна.

    – Ты хочешь продолжить учиться дальше?

    – Пока не знаю.

    – У тебя есть планы на замужество?

    – Пока об этом рано говорить.

    – Ты уверена в своих силах?

    – Я буду пробовать.

    – Это не шутка, твоя жизнь…

    – Подпишите, пожалуйста.

    Адель гораздо ниже ростом, чем остальные оливийки. Зато гораздо зеленее своих подруг, кожа у нее ядреного оттенка мокрых джунглей. Глаза выпуклые, нос широкий. Если мысленно нарядить ее в мою брусничную блузку – получится жаба жабой на кочке за ягодным кустиком. А если добавить еще и леопардовую юбку «моа» – больная жаба в пупырышках, облезающая на солнце.

    Денег у ее отца столько, что можно закидать взятками все мое начальство и мне на безбедную старость оставить. Но честные оливийцы не будут подкупать представителя Министерства образования, папа Адели подождет результата экзамена и только потом одарит дочку сертификатом на обучение или брачным контрактом с приличным человеком.

    Или изваянным из мрамора гробиком с шелковой постелью. Как повезет.

    – Адель, а ты не хочешь подождать еще год?

    – Я хочу сдавать на ближайшей неделе. В любой день с понедельника.

    – Через год его могут отменить…

    – У меня хорошие оценки. Я могу сдавать его сейчас.

    – Ты можешь сдавать. Но можешь не сдать.

    Адель – неглупая девочка. Физически она слабее остальных Что-то не так с эндокринной системой, с дыхалкой, хилые мышцы. Не дотягивает она до идеала по местным понятиям, может не дотянуть и до города по песку.

    – Верблюд вывезет.

    Она улыбается и сразу становится симпатичнее. Как мультяшный лягушонок, от которого ожидаешь шутку, кувырок через голову и песенку.

    – К твоему папе он может привезти завернутую в белую тряпочку мумию.

    – Я постараюсь выжить, я готовилась.

    – Но ты же понимаешь риск? Читала свою медкарту?

    – Да, Долорес Павловна. Там внизу есть подписи: и папина, и моя. Мы согласны на экзамен.

    – Но маминой подписи нет?

    – Нет.

    – А мама у тебя есть?

    Адель улыбается еще шире и становится еще симпатичнее. Маму она любит искренне и нежно, это видно.

    – Да.

    – С ней все в порядке?

    – Она следит за собой.

    – Но у нее же нет права подписи? Она не сдала в свое время экзамен?

    – И не сдавала.

    Так а ты зачем рвешься?

    Адель не отводит взгляд, буравит меня. С сожалением, что я ее не понимаю и не  пойму. Я злюсь на нее, потому что она упирается и не хочет ничего говорить.

    – Я вот-вот должна получить ответ… Можешь ответить мне честно, почему не хочешь подождать? Давай хотя бы отнесем твой отъезд на следующую пятницу, на последний день двух экзаменационных недель?

    – Вы меня предупредили. Боюсь, что он будет положительным и на следующий год вы либо сможете отменить экзамен, либо не допустите меня по состоянию здоровья.

    Я не успеваю отменить в этом году ничего, конечно. Если даже мне и разрешат продолжить работу, то за каникулы надо будет провести несколько приказов и решений, ох, это все так медленно делается. А если разрешат – но не продляя контракт? Тогда я оставлю все на своего преемника. А если не разрешат, но контракт продлят в принудительном порядке? Тогда я повешусь от скуки и бессилья – и до Адели мне никакого дела не будет.

    Я отпускаю девочку. Свой допуск к экзамену она получила, дальше я за нее не отвечаю. И занесла я ее в конец списка, конечно. Пусть еще хоть пару недель проживет без ущерба.

   

   

 

    ***

   

Четырнадцатый день экзамена подходил к концу. Четырнадцать девочек мы усадили в седла на расшитые подушки и отправили в бескрайний океан песка. Они уезжали на рассвете, и выглядело это торжественно и печально. Напутственные речи звучали заученно, но проникновенно. Говорят, раньше все это сопровождалось еще концертом самодеятельности: чтобы поддержать подругу перед испытанием, но мои предшественники свели процедуру к формальностям.

    Я зашла в учительскую посмотреть почту. Ответа по-прежнему не было.

    – Не расстраивайтесь, Долорес, – произнесла учитель рукоделия и ведения домашнего хозяйства. – Новые сообщения наверняка будет в понедельник, во второй половине дня. Ваши коллеги всегда активизируются после обеда.

    Это я и без нее знаю. Но пометки «срочно» иногда помогают новостям добраться в непредсказуемые сроки.

    – Сразу же оповещайте меня, хорошо?

    – Да-да, мы всё помним. – Рукодельница поправила прическу. Никакого почтения, покорности или напряжения. Она была уверена, что я получу отказ. – Прелестная юбка. Вам к лицу малиновый леопард.

    Не малиновый, а моа, и не к лицу мне юбка, а к другой части тела, но не срываться же на учительнице труда? С ней даже попикироваться нельзя, как со специалистами по словесности или математике: те источают облака прозрачного яда, и, если удается настоять на своем или подловить их на любом огрехе, удовольствие получается вполне весомым.

    – Лучше бы вы обсудили со мной успеваемость, а не посторонние вещи.

    Я покинула учительскую, не пожелав никому ничего доброго. Они к этому привыкли, вежливость в контракте никто не прописывал. Да и не было им до меня никакого дела: они волновались. Мы уже знали, что первые девочки добрались до поселений. Истощенные, поцарапанные, обветренные и ослабленные, но живые. О семерых же пока известий не поступало. Правила запрещали оказывать им помощь, даже простое наблюдение не допускалось.

    У троих еще время было, но четверо, похоже, задерживались. Заблудились, выпали из седла, перегрелись – непонятно, но, пока их верблюды не пришли к людям без седоков, надежда оставалась.

    Третий год я вижу ужас в глазах наставниц, оформляю документы погибшим, не только по нашей школе, но и по другим учебным заведениям колонии, пишу отчеты… Отменить эту ерунду – им же самим будет лучше.

    И наше влияние усилится.

    Только бы поскорее пришел ответ…

    Мешок, обхвативший мою голову, был не такой уж и пыльный, но я невольно чихнула.

   

   

 

    ***

   

С трудом разлепив сомкнутые веки, я пару раз моргнула и снова зажмурилась. Солнце палило нещадно.

    Меня здорово мутило.

    Я попробовала пошевелить руками и ногами – сработало. Все цело, хоть и затекло. Оставалось разогнуться и не свалиться.

    Верблюд шел размеренно и небыстро. Почти без толчков, по прямой, спокойно и задумчиво. Хороший учебный верблюд, он знал, что делать и как делать.

    Спина не выпрямлялась, что-то мешало.

    – К-с-с-с…

    Вроде так их останавливают?

    Он послушался. Прекратил движение. Слегка мотнул головой – огорчен. Остановка увеличивает время в пути, мешает выполнять план. Со всадником что-то случится, а его будут ругать и не дадут ничего вкусного.

    – Сейчас поедем дальше, погоди, – пробормотала я, понимая, что вестибулярный аппарат сходит с ума. Качка уже воспринималась им как должное, а вот ее отсутствие…

    Хорошо, что я не успела поужинать.

    И хорошо, что они не связали мне руки, лишь веревками примотали к седлу, чтобы не свалилась. Но вроде до всего дотягиваюсь…

    И спасибо, что седло женское, которое для самых богатых и нарядных куриц: несколько палок и поверх них подушка. Опытные всадницы предпочитали другие конструкции, привезенные на Оливию первыми поселенцами вместе с разномастными верблюдами. Хорошим тоном считалось умение ездить и без седла, и на боевых, и на громоздких «исторических», но в школе обычно использовались самые популярные: удобное мавританское, легкое североаравийское, пригодное для прочной посадки и женское.

    В документации на экзаменационных листах всегда указывался тип седла, иногда я пыталась представить, какое из них удобнее и смогла бы я на них удержаться… Но насколько же верблюды симпатичны, когда на них смотришь снизу, и как страшно оказаться наверху, независимо от креплений…

    Я развязала все узлы, с помощью которых меня закрепили.

    Ухватившись за переднюю луку – палка палкой, даже с сучками, – сползла через левый бок на песок и тут же заорала от ожога.

    Верблюд не шарахнулся, не отбежал, он вздохнул и флегматично улегся рядом.

    Я быстро запрыгнула обратно в седло, отказавшись от мысли осмотреться снаружи.

    Что было в седельных сумках? Стандартный набор: масло, деготь, мешочки с травами, вода… Количество всем выдавалось с одинаковым расчетом: для ходьбы в ночное время на пять дней при температуре в тридцать восемь градусов надо запастись десятью литрами, под тентом с этим запасом протянуть можно чуть дольше.

    Вроде можно соорудить тент над собой, сидящей на верблюде? И если он будет продолжать выполнять свою задачу, а я не буду мешать, то мы справимся за три дня и оба останемся живы, а его даже похвалят.

    Я порылась в сумке в поисках ткани, нашла мешок, который удалось повязать на голову, и белый балахон, в который незамедлительно и завернулась. От палатки-кибитки пришлось отказаться.

    – Поехали, дружок, не будем задерживаться.

    Умный зверь не стал вредничать, дожидаясь нужной команды голосом или жестами. Помогли яблочки или капуста, которыми я угощала их в зоосаде?

    Верблюд осторожно поднялся и начал набирать скорость.

    Жуть как укачивает, лучше бы трясло…

    От его носа к седлу шла розовая шерстяная веревочка. Мне достался бедняга с бурундуком, а веревку подменили, наверное, в качестве издевательства… Подобрали в тон к наряду, что ж, спасибо-спасибо, сразу легче.

    По вещам в сумке определить, кто это сделал, возможности не представлялось. Проводить нам оставалось только Адель – и вряд ли она пожертвовала бы верблюдом. В парке больше животных не осталось, девочек в этом году и так много выпускается, администрация школы заблаговременно заказала дополнительных животных. Первые еще не вернулись, значит, это последний зверь для последней выпускницы. Могла ли она из мстительности задержаться в школе еще на год? А вчера морочила мне голову?

    Жених бросил? Передумала? Решила не покорять сценические подмостки или что там было у нее в голове, к чему она так увлеченно стремилась?

    Нет, девочке не организовать похищение, сама она меня не поднимет, нужны помощники…

    Всадники, готовые пересечь пустыню на верблюдах, были организованы для Изольды. Изольду-то я отстранила от экзамена еще до заявок и заказа животных, но сама-то она все еще бродила по школе, несчастная, но гордая.

    Значит, это верблюд, оставленный для Адели, угнанный ради меня поклонником Изольды и ее друзьями.

    Какая же я умная, можно просто собой возгордиться. Все могу распутать, если захочу: и узлы, и интриги. Еще бы мне была от этого польза хоть какая-то.

    О пользе… Пользы и нет. Радоваться, что ли, что меня пустили вплавь по пустыне, как юную девочку, перед которой открыт мир и все дороги? Что подо мной, толстым инородным телом в розовом, не развалился, даже не хрустнул верблюд?

    Что после этого странствия я должна здорово похудеть?

    Я покрутила между пальцами розовую шерстяную веревку.

    Как же они меня все тут ненавидели…

    Надо организовать дробный режим потребления воды.

    Надо молчать и меньше двигаться.

    Три-четыре часа я точно выдержу, а там – еще денек-другой протянуть останется.

    Верблюд идет по подножию бархана, где ноги не так сильно вязнут. Хорошо, что лето, не надо защищать его ноги от ледяных корок… Зато зимой, наверное, шанс выжить у меня был бы больше. Или, с учетом того, что на мне только леопардовая юбка и брусничная блузка, наоборот, меньше?

    Кстати, хорошая идея, если экзамен не удастся отменить, его можно будет перенести на зиму, все-таки хоть какое влияние. И оливийкам придется помучиться, чтобы наловчиться выживать в пустыне зимой, хоть какое-то влияние.

    Очевидное же решение, почему раньше никто не додумался? Все-таки я очень умная, хоть и еду тут под палящим солнцем с розовым бурундуком.

    Почему же он бурундук, а не мундштук, как у нормальных людей?

    Голова набивалась плотными связками дурных мыслей. Я гадала, что получу раньше: тепловой удар или дегидратационное изнурение? Солевого изнурения я не боялась, о нет, вчера за обедом ела соленый огурчик и суп пересолила, должно же хватить запасов?

    Но становилось все хреновее и хреновее.

    Когда пришлось спешиться по требованию организма – а для этой цели я долго ждала подходящего холмика, за которым можно спрятаться, – мозг услужливо рекомендовал опасаться мест с выползками. Правда, они могли бы встретиться у родников или под деревьями, а если бы я увидела хоть один родник или куст, то была бы страшна рада и не обратила бы внимания на маленькие змеиные шкурки…

    Ни одной змеи по дороге не попалось, и я почти успела вернуться к верблюду, никого не встретив, но на предпоследнем шаге, когда уже готовилась было заскочить в свое тряпично-деревянное гнездо на спине покорно лежащего верблюда, все-таки наступила на какую-то гадость.

    Пятку резко обожгло, нога покраснела и зачесалась.

    Мы все-таки поехали вперед, и я засекла время. Минут сорок-пятьдесят в запасе было, но что я успевала сделать? Прижечь ранку? Так запаса дров и спичек в сумках не нашлось, это был не верблюд Изольды, которая планировала отправить в небо сигнальные столбы дыма.

    Отсосать яд? Да я туда и не согнусь, к ноге…

    Привязать себя к верблюду, пусть везет хоть тушкой, хоть фигушкой?

    Я попыталась дотянуться до свернутой кольцом веревки, похвалив себя за предусмотрительность, не выкинула же, умница какая… – сглотнула комок, застрявший в горле, еще один – и поняла, что онемела.

    Значит, яд и в самом деле был сильным.

    И я по-настоящему испугалась.

    И потеряла сознание.

   

   

 

    ***

   

Компресс приятно холодил ногу, а горячий травяной настой, которым меня усиленно поили, напротив, согревал дрожащее в ознобе тело.

    Неприятные ощущения уходили. Меня все еще трясло и колотило, но сознание уже прояснилось, а нога не так уж и страшно опухла.

    Адель поставила фарфоровый поильник на квадратный цветастый коврик рядом со шприцем и парой пузырьков и внимательно посмотрела на меня.

    – Спасибо, девочка, – прошептала я.

    Звук, хоть и фиговый, свистящий и негромкий, уже включился обратно.

    – У скорпионов на Оливии яд не смертелен, – улыбнулась она. – Но вы могли свалиться и свернуть себе шею.

    Я попыталась сесть.

    – Ты запаслась медикаментами.

    Она сурово свела брови.

    – Я много чем запаслась. Вот, – девочка распахнула сумку. – Лекарства от моих хронических болячек, средства первой необходимости, сухой паек, чайник, кастрюлька, спички, таблетки с горючей смесью, оружие, топорик, зубная щетка… Как раз из-за нее я и не отнесла сумку к верблюду накануне, хотела положить мыло, пасту и щетку в последний момент.

    – Мамочки мои… – Я потянулась и устроилась поудобнее. Отвар начинал действовать, чувствовала я себя не так уж и плохо. Мы сидели в легкой палатке на мягкой подстилке, вытянув ножки и облокачиваясь на подушки. – У тебя столько денег, ты что, не могла купить еще один комплект и собраться заранее, раз такая предусмотрительная?

    – Меня приучили беречь вещи и никогда не брать лишнее, – сухо ответила девочка и отвернулась. – И чужое я тоже никогда не беру. А вы… вы моего верблюда украли.

    Я вопросительно посмотрела на нее.

    – Думаешь, это сделала я?

    Адель хлюпнула носом. Оливийки не плачут, но пыль пустыни может щекотать и раздражать слизистую.

    – А кому еще могло понадобиться? Понимаю, вы так заботитесь обо всем. И о моей планете, и о нас всех, и обо мне лично, все уши прожужжали… самый удобный способ оставить меня без экзамена – угнать моего верблюда.

    – И долго бы я на твоем верблюде продержалась?

    – Да кто вас знает… Если из упрямства или ради галочек, такие как вы… и удавиться могут, и пешком по песку пойти.

    – Уверяю тебя, ради одного года отсрочки твоего экзамена я бы специально умирать не стала.

    Она повернулась ко мне и распахнула глаза.

    – Одного? Нет, ради того чтобы я его вообще не сдала. На следующий год экзамена не будет.

    Я потерла лоб.

    – Почему?

    – Вы же его отмените.

    – Но мне могут не разрешить.

    – Уже разрешили. Сегодня утром был оглашен приказ из министерства. Руководство школы подумало, что вы уехали в Центр проводить реформу, началась суматоха, а я сразу поняла, что у меня срываются проводы, бросилась в зоосад и там уже поняла, что произошло. Но я думала, вы его где-нибудь рядом припрятали, я ж не знала, что ломанетесь вперед… Потом догадалась, что верблюд отказался возвращаться и пошел по привычному маршруту, а вы не справились с управлением.

    – У меня был бурундук, если что, – обиженно сказала я…

    – Вы бы им не воспользовались, духу бы не хватило покалечить животное. С верблюдом вы бы сюсюкались и разговаривали, я видела, как вы им капусту по листикам разбирали, это ж верблюд, а не моя жизнь, которую сломать не жалко… Все, поехали. Не могу с вами разговаривать.

    Возражать я не стала, затягивать отдых в пустыне не хотелось. И отек с ноги почти сошел.

    Когда я покинула импровизированную палатку, то поняла, каким образом Адель меня догнала. Рядом с верблюдом стоял мохнатый горбатый ослик Славка.

   

   

 

    ***

   

Она не простила меня. Ехала и дулась, рассматривая барханы и миражи. Я и не приставала. Мешок на голове мы перевязали мне правильным образом, сразу стало легче. Из запасного платка она сделала мне «очки» с прорезями для глаз – и у меня появилась надежда, что удастся сохранить кожу.

    Кормила она меня вкусными сушеными ягодками и печеной живностью.

    Вообще с ее присутствием даже пейзаж преобразился: вместо песка-песка вокруг появились и тенистые каменные склоны, и пещерки для ночевки. Ночью мы собирали воду с помощью солнечного конденсатора (как удобно, оказывается, иметь с собой прозрачную пленку), пару раз вырывали яму и быстро находили воду.

    Чего ж мне было жаловаться?

    Даже Славка не жаловался, топал себе сзади по верблюжьим следам и думал о чем-то своем. А на ночь прижимался к теплому боку верблюда и тихонько храпел, как бульдожка. Мутант же.

   

    ***

    Встретили наше прибытие торжественно. С пирогами и лимонадом, с концертом и речами в микрофон.

    За Адель приехала вся ее огромная семья: мама, папа, куча братьев, сестер и тетушек.

    За мной приехал губернатор. С женой, детьми, тещей и собакой.

    Мы сидели в парадной походной палатке и ели много всего вкусного. Губернатор выражал восхищение моим мужеством, жал ручку и обещал, что диплом о сдаче экзамена, написанный лучшим каллиграфом, я получу в особо отделанной рамке.

    Я почти осознала, что произошло, но никак не могла понять своей выгоды. Какое право? Чего? На что? Право без гражданства, но зато очень почетное… У кого я ни пыталась выспросить, что это меняет в моей жизни, все бодро хлопали меня по плечу и говорили, что теперь у меня есть выбор и это здорово.

    Через сутки мне удалось поймать Адель. Я думала, что из нее-то смогу вытрясти подробности.

    Она и не пряталась. Сидела в холле родительской палатки и читала книгу. И мне явно обрадовалась.

    – Ой, вы пришли, Долорес Павловна! Так что вы решили, подпишете?

    – Что именно?

    Ее радость снесло ветром прямо на моих глазах.

    – Не будете?

    – Что я должна подписать, Адель, милая? Я ничего не понимаю, думала, ты мне хоть теперь что-то сможешь объяснить… Я же теперь почти своя, да? Я сдала экзамен?

    Девочка села на краешек стула. Прямая спина, нахмуренное личико.

    – Я никогда от вас ничего не скрывала. Что еще надо объяснять?

    – Что делать с правом выбора?

    – Выбирать. Что хотите.

    Не то, не так, не о том. Что я хочу? Если бы знать, какие есть возможности, я бы сразу определилась, чего хотеть…

    – А ты что хочешь? Ты сама ради чего страдала? Замуж? Учиться? Служить?

    Она выдержала паузу.

    – Все теперь зависит от вас. Если подпишете, то будет о чем говорить.

    – Да что я должна подписать, ты можешь мне сказать нормально? Мы с тобой вместе перешли пустыню, выяснили, что я не воровала твоего верблюда, почему ты не отвечаешь?!

    – Так вы не знаете… Мой экзаменационный лист. Сами же развели бюрократию правила, уведомления. Формально я не пересекала пустыню на верблюде, на моем верблюде ехали вы. Наши бы обязательно зачли мне попытку сдать, но если вы не разрешите это сделать…

    – Что за чушь! Ты проехала пустыню на двугорбом осле, кто будет придираться к тому, что Славка – не верблюд?

    Адель улыбнулась.

    – Никто, если вы дадите об этом справку.

    Конечно, я дала ей справку.

    И потом еще неделю думала, что мне делать с их дурацким экзаменом. Все карты были в моих руках: и добро министерства на реформу, и благое отношение губернатора. Но как глупо было бы с моей стороны отменять экзамен, который из инопланетных чиновников сдала только я.

    И право выбора… Я же так и не придумала, чего хочу. Как и Адель – она гуляла каникулы и радовалась, что у нее есть право хотеть. И брак заключай с кем хочешь – папа все боялся прогадать, и учиться поезжай куда пожелаешь – папа все волновался, что далеко от дома не смогут посылать ей вкуснятину… А она радовалась, дурочка, что теперь может вдоволь покапризничать.

    Контракт со мной продлили еще на три года, и я его подписала, решив, что уж за три года точно придумаю себе желание. Новую систему организую или старую улучшу. Может, преподавать пойду, когда-то это у меня неплохо получалось.

    Пока издала приказ, запрещающий инопланетянам сдавать экзамен.

    А то еще воспользуются прецедентом, начнут ломиться через пустыню на двугорбых внедорожниках.