Мое смоляное чучелко

От Пашкиной Присциллы всегда уходишь с тяжело набитым пузом. Уж кто-кто, а она кормит круче Пашкиной бабушки.  

Ни по лестнице сбежать, катишься колобком, ни трамвай обогнать, садишься в него, как тетушка Эвелина, и приступаешь к сражению со сном. Сытый, уставший, озадаченный. Ни Пашка, ни его супруга выход подсказать не смогли. По плечу похлопали, ужином поделились, но не более, решай, Федотка, сам свои проблемы, ты у нас умный.  

К дяде ехать тоже бесполезно, будут они с тетушкой вздыхать, жалеть… Разница с Пашкой только в том, что не еды не дадут, у них вечные диеты, да и час поздний, нельзя уже.  

В двери заскочила группа школьников, счастливые, небось с экзаменов едут. Решение принимать им рано, до Рощи Одухотворения еще года два-три у них есть. Расселись вокруг щебечут… Нет, на тетушку Эвелину я нынче не похож, она бы сейчас привлекла их внимание, крутилась бы, принимала эффектные позы, ножки бы переставила. И пузо у нее всегда втянуто, тетушка Эвелина у нас модель. Да и сделана она была из чистейшего силикона.  

Первую жену дядя ваял из гранита, угробил десять лет на нее, пока вытесал, пока оживил… И она, конечно, недолго у нас на планете задержалась, утонула в первое же половодье. Потом уже купил готовые формы, закрылся на неделю в гараже и отпечатал себе Эвелину. Эта в Роще Одухотворения не засиделась, выбежала к нему через сутки. И вот уже сколько живут — не стареет, не меняется, не жена, а мечта.  

Но с едой у дяди не задалось, он потихоньку и другу моему завидует, и мне, что выбирать умею, голодным не оставят. С детства я у Пашки столовался. Бабушка его нас обоих звала. Она из соляной колонны сделана, пища всегда с приправами, вкусноты невероятной, стол всегда сервирован с фарфоровыми блюдами, с серебром-хрусталем, белоснежными салфетками, чистота, уют. И Присцилла его, хоть и деревяшка, ручки-ножки сучки, носик крючком, а блюда у нее — м-м-м…  

И нежадная, с собой гостинцы для моей Буратинки собрала: туесок, кастрюлю, пластиковый контейнер, термос и три пакетика.  

— Виварий. Следующая — университет.  

Вот и моя остановка.  

И мой корпус, и моя лаборатория, и отдельный вход в каморку, и дверь скрипучая, и Буратинка не спит, меня ждет. Прыг на шею.  

— Федотка пришел! Что принес?  

Стряхнул я Буратинку, отдал сумки разбирать, а сам на кушетку.  

— Почему надутый? У меня сегодня две отличные отметки есть. И директор к себе вызывал — хвалил. По голове погладил, прикинь? Сказал, что я очень аккуратная девочка, середина учебного года, а я в глянцевых чистых туфельках без единой царапинки! Даже попросил показать.  

Твою ж когорту… Настучала-таки, глиняная крынка.  

Вчера меня попросили зайти в школу, очень-очень серьезный разговор обещали. Я забежал — типа занят, пять минут есть, что такого, руки-ноги целы, не оторвали? А она мне про эти дрянные туфли спрашивает, уж не новые ли я ей купил, а зачем, а не кажется ли, что они другого размера? Но галатейки расти не могут, как-то подозрительно… Или я новую изготовил? А где тогда документы о списании старой?  

Конечно, я отмахнулся, что потеряла, у буратинок голова — щепки и опилки, сменку за год по пять раз им берут, ну и моя не исключение. Кто-то ж туфельки заметил эти, одноклассники небось. А еще считается, что мужикам по одежды дела нет, что они красный начинают на коралловый, брусничный и малиновый делить только через год, как жену из Рощи заберут.  

— И что ты сказала?  

— Что я девочка, а девочкам новые туфли можно. — Буратинка притихла и отложила румяный пирожок. — Неправильно, да?  

Я пожал плечами.  

— Скоро узнаем, чего уж теперь… Все равно по куртке могли давно догадаться.  

Буратинка плюхнулась рядом со мной на пол, села по-собачьи, склонила голову на бок и завиляла несуществующим хвостиком. Я улыбнулся.  

— Перестань. Договорились же, больше не играем. Вдруг зазеваешься.  

Она нахмурила бровки и почесала ногой себе за ухом.  

— Не волнуйсь. Я себя контролирую. Движения скованные, мимики минимум, курточку я мехом внутрь складываю, бумагой наружу, и в рюкзак заталкиваю, в гардероб не сдаю.  

Зима, в бумажной распашонке до школы не добежать, я сшил новую куртку из остатков звериных шкурок, обклеил бумагой, вроде вышло незаметно, а на туфлях спалились… Туфли заказывать у Гостей пришлось, теперь проверят покупки, свяжут нужные ниточки, будет нам.  

— А там как? — я мотнул головой в сторону стенки с лабораторией.  

— Все живые-здоровые, все поели и спать легли.  

Хоть тут отлегло. Одна из обезьянок у меня девочка, пока растет по графику, ничем не болеет. Еще до меня гости оставил лаборатории схемы для каждого вида, по мышам, кошкам, хорькам и собакам уже благоприятные прогнозы пошли, а дальше че-то подзатихло дело.  

Аделаида даже и не обезьяна толком, она игрунка, размер с ладошку, котенок с человечьим лицом, зато первая особь женского пола, рожденная на планете. Родители привозные, а она точно наша, всем сектором ее ждали. Статьи нам про нее публиковать не дают, мне даже в производственную практику разрешают засчитать, но тайна она у меня не первая, хранить несложно.  

— Мы с тобой молодцы, — сказал я. — Иди спать. А завтра…  

— Не ходи с лисой и котом и не убегай в театр, — закончила моя галатейка. — Помню-помню.  

***  

Этот гость был необычный. Большой, объемный, с хитрой ухмылочкой, вроде добродушный, но невероятно холодный. Кремовый аксолотль, а не человек.  

— Не нервничай, Федот, давай еще подумаем. Ты у нас на хорошем счету, биографию портить не хочется, смотри, какая она у тебя…  

Отличник, всегда первый, сын военного хирурга и снегурочки, рожден у полюса. Мать растаяла, отец погиб во льдах, воспитывал дядя-инженер. Школа с медалью, в универе повышенная стипендия, с первого курса работа, полная папка благодарностей, никаких нареканий, приводов и алкоголя. Не был, не замечен…  

Стоять по стойке смирно я не хотел, неприятно. Товарищ играл в мягенького, но я уже понимал, что разница с нашими полицейскими и товарищами из буковок у него огромная. Да и вообще, он — гость. Он оттуда, он все о обо всем знает.  

Я сел без приглашения и небрежно почасал голову.  

— А не надо портить, дяденька, — протянул я. — Я буду хорошим.  

Гость нахмурился, приосанился и несколько раз крутанулся в кресле, задирая вверх ноги. Носки у него были с авокадо или с манго, уточнить я не решился.  

— Не идет тебе паясничать, парень, — тихо сказал он. — И мне шутить не хочется, дело серьезно поворачивает. Почему, говоришь, Галатея твоя мелкая такая?  

— Сто миллионов раз объяснял. Дали нам с Пашкой разрешение на галатеек, как и всем. В первый раз в тринадцать лет. Пришли мы за материалом, я себе большое полено нашел, а Пашке все не нравились, он ходил и зудел, что такой денег пропадает, и все равно еще нам равно, не оживет ничего, ну какое-то бревно захватил. Пришли в мастерскую общественную, я начал вырезать, а он присвистнул, ободрал кору и шутя из нее себе галатейку изобразил. Начали мы ржать, а вдруг такая ему и суждена, я топором поперек своего полена рубанул и перерубил. Ну и все, что из остатка получилось, отнес в Рощу. Я ж не виноват, что умный-умный, а руки из жопы?  

— У меня так и записано, и про руки тоже… — кивнул гость и зашуршал конфеткой. — Про Павла все совпадает, девушка из коры, назвал Присциллой, по весне пускал в ручейки ее корабликом, ожила через два года, отучилась в интернате, еще через два года он получил разрешение на брак. М-м-м, че-то-вж-жум… шклеилошь.  

— Ириска, — хмыкнул я. — Опасная штука.  

— Покупаешь своей?  

— Не, сам люблю, только я чаем запиваю. А деревяшки, как вы знаете, к конфетам равнодушны.  

— Но твоя Галатея — уже не деревяшка, да?  

Вот бестактный. Прямо в лоб. Я-то думал, весь вечер будет зудеть и вокруг ходить.  

— Я в них не разбираюсь.  

— То есть девочка ест, растет, мерзнет, даже, чтоб тебе было известно, дерется с одноклассниками, а будущее светило биологии до сих пор не заметило, что она живая?  

Я изобразил гнев:  

— Дерется? И мне никто не сказал? Ее обидели? У нее что-то хотели отнять? Это у кого к кому серьезный разговор должен быть. Мне кажется, надо обратить внимание на школу…  

— Вот тут к печальному подходим, — вздохнул гость. — Дерется-то она, может, и по делу. Начали ей странные вопросы задавать, и понятно уже, что дальше так продолжаться не может. Тебе, дорогой друг, двадцать, ей семь. Ты оживил свою галатейку ребенком, вместо того, чтобы вытесать новую побольше. Ладно, сломал полено, Роща дала ей минимум движения, побегал с куколкой, поиграл… Зачем еще раз относил? Ты захотел малолетнюю в супруги?  

— Я не носил второй раз, можете проверять по документам. Это просто галатейка, шутка. Заводная игрушка. Пашка кораблики пускал, а я кукольный театр изображал. Буратинка и дохлая лиса — вот такие спектакли устраивали… Потом мне в зоокружке за лису уши надрали, я пошел к ним серьезно заниматься.  

— И в школу ее отправил…  

— Ну да, не сжигать же.  

— А почему за новой дамой не пошел, пора бы уже… Эту в топку, а себе нормальную.  

— Не спешу. Я отвечаю сам за себя, мне доучиться надо, потом уже о свадьбе подумаю. — Теперь я старался быть серьезным и говорить убедительно. — Зачем мне жена. К детям пока тоже не стремлюсь, наигрался с галатеей.  

— Это же что-то нездоровое. Взрослый мужчина играет с куклой… а?  

— У меня несколько десятков клеток с щенками, котятами и молодыми обезьянами. Если вы верите, что я люблю свою работу, то должны понять: мне все равно, с кем возиться. Детеныш человека — это интересно.  

— Вот и женись, заведешь своих.  

— Не как мой собственный… Вы понимаете разницу?  

Гость встал и хлопнул ладонью по столу.  

— Никто ее не поймет, потому что ее нет. Ты оживил девочку, теперь она совершенно настоящая. Оставить ее с тобой мы не можем, потому что пошли уже слухи и подозрения. Мы не видели ее почти семь лет, пока ты не отдал ее в школу. Что ты с ней все это время делал? Почему пробрался в Рощу тайком? Что ты за маньяк? Девочку мы изымем, конечно, а с тобой разговор простой. Иди и делай себе нормальную невесту. А с ней сделаешь уже себе нормальных детей. Если нет — оформляем дело. Сам догадаешься, какое. Ну? Какой материал возьмешь? Воск, гипс. Полимерную глину?  

***  

Темные кусочки говядины в ароматном соусе могли отвлечь от печали кого угодно.  

— Значит, ты сдался, — констатировал Пашка. — Как мясо?  

— Необычное. С черносливом, что ли? Пришлось.  

— Не верится... Всего за неделю они тебя. Нет там чернослива, вишня есть.  

Надо же, а по вкусу сладенькое.  

— Понимаешь, они мне записи показали. Как мы лазили в Рощу через забор, как старой березой пользовались, как под проволокой ползли. И семилетняя киношка, как я один эти трюки проделываю.  

— А как выходишь, показали?  

— Не-а. Я же через проходную выходил, Грудышка мне пропуск дала. И это вишня такая сладкая?  

Присцилла смущенное захихикала  

— Там в другом секрет. Блюдо называется эсик флейш, могу рассказать...  

Пашка разгладил кулаком морщины, обычно у него за этим жестом шла гениальная мысль, если он, конечно, привычную фигню не морозил.  

— Никто не снял тебя со свертком, значит, и не докажут ничего. Надо было отпираться до последнего.  

— А в эту сторону они еще и не копали. Пока подозревают, что я оживил совсем несмышленую галатейку для гнусных целей. Если смогу сделать взрослую девушку, поверят в случайность.  

Присцилла на миг перестала хлопотать и посмотрела на нас серьезно:  

— Так, может быть, надо нам выступить? Подтвердить, что с тобой вас нормально, и эти подозрения, они... гнусные.  

Я отложил приборы и поспешил свернуть тему.  

— Спасибо, ребята. Не впутывайтесь. Если меня арестуют, проследите, чтоб Буратинку распределили дяде. Или себе возьмите, она классная. А я пошел срочно делать себе бабу.  

Пашка предложил проводить меня и накинул пальто. Курить он бросил, повода особого не было, но его поддержку я ценил высоко.  

— Они не могут тебя сажать, ты чего, — бормотал он. — Ну кто спасет планету и найдет выход? Мы же все ждем настоящих женщин.  

— У тебя и так настоящая.  

Пашка мечтательно улыбнулся.  

— Не-ет, брат, меня не проведешь. Память хорошо картинку держит. Настоящих баб мы с тобой в Роще видели. Такую хочу.  

Хорошо, что Пашка оптимист. У него только наши вылазки сохранились, когда мы за гостями в Роще подглядывали. Холеные, богатые, в бане за храмом они оставались такими же здоровыми и ухоженными, веселыми и уверенными. Пашка все мечтал хоть одну подкараулить, уж больно не хотелось ему свою корявку ждать, особенно мы с ним грезили о Грудышке. Высокая, со сказочной фигурой, будила она в нас, тринадцатилетних, такие разнообразные желания, что даже сейчас вспоминать интересно.  

Но потом она на некоторое время перестала прибывать, а в злополучную ночь я забрался в Рощу без Пашки, который тогда уже боялся, что Присцилла вот-вот оживет, и на всякий случай прятался.  

И увидел я не прекрасную даму с невероятно гигантской грудью, а пузатенькую плюшку с оплывшими щечками и глазами-щелочками, а потом меня заметили и слегка усыпили.  

Четыре дня я просидел в белой комнате, гадая, в чем именно меня обвинят.  

В святотатстве? Прошел в Рощу без разрешения, залез в храм...  

В сексуальном домогательстве? Подглядывал за гостями.  

В шпионаже и предательстве? Выведывал секреты гостей. Сам не знаю, уж какие, кроме физиологии, а она у мужчин точно одинаковая, и у женщин похожа. Только у гостей они настоящие, а наши — волшебство Рощи Одухотворения. Ну потом-то они такие же.  

Ничего подобного мне, как ни странно, не предъявили.  

Расспросили, что именно я видел и как далеко зашел, но я же тогда мог говорить только о длине и объемах, так что плюнули и отстали.  

Грудышка же пришла ко мне одна, со свертком в охапке. За несколько дней она снова похорошела, нарядилась в блузку в облипку и короткую юбку, похвалила за успехи в биологии и оставила мне подарок. Сказала, что ей эта девочка особо не нужна, а я смогу извлечь из нее пользу.  

Я взялся за выращивание с удовольствием, ведь человек еще интереснее собаки, не говоря уж о морских свинках, и мне кажется, мог бы справиться самостоятельно. Подвели дурацкие предрассудки типа социализации и контактов, введения в общество, короче, зря я пошил ей новую курточку и отпустил в школу. Друзей ей и в виварии хватало, а людей я ей достаточно показывал: Пашка с Присциллой, дядя с Эвелиной, коллеги и однокурсники. Этим, правда, я ее представлял как галатейку, все было безопасно.  

Постепенно я догадался, как связаны оргии гостей с появлением на планете новых женщин. Примерно представил, как организованы матрицы и происходит подмена страшнючих галатеек на простеньких куколок-роботов с внешностью настоящих девушек, как затем куколки исчезают в темных печках, а их места занимают желающие осесть девушки по вызову, списанные фотомодели, страшилки и неудачницы со всех просторов галактики.  

Иногда мне казалось, что я разобрался во всем, осталось только дождаться рождения других девчонок на планете, а иногда меня мучили очень важные вопросы типа: как могут девушки, болтушки по природе, так долго хранить секреты?  

***  

Чучело удалось на славу. Я сделал его из смеси смолы и опилок на каркасе из обгрызенных собаками веток, обклеил газетами, прикрепил голову из старого чайника Присциллы, обустроил уютную грудь из силиконовых накладок Эвелины, изобразил гриву из перьев и обтянул на спине шкуркой, чтоб не мерзла.  

Буратинка отпросилась из приюта, чтобы поглядеть на мою шедевру, и последние два вечера мы возились с отделкой вместе.  

Гость появился с шорохом свежего снега.  

Он так и шел, загребая его ботинками, а, остановившись, долго вытряхивал, разглядывал стельку и чесал пятку, демонстрировал мне синий носок с оранжевым хот-догом и вздыхал.  

— Еще немного осталось, — заверил я его, а Буратинка слепила снежок и подбросила прямо перед важным носом.  

Плюх.  

Снежок приземлился перед босой ногой, и гость поморщился.  

— Возможно, опоздал ты, парень.  

— Еще сутки же!  

— Да нет, в целом припозднился. Сдал бы девчонку раньше, от тебя отстали бы. Нынче же такое завертелось, у-у-у...  

Я завязал на чучелке шарфик, а Буратинка, скептически поправив узел, протянула мне новый снежок:  

— На шапочку ей помпончик нужен.  

Я украсил голову будущей невесты шариком и спросил:  

— Ириску не принесли ребенку?  

— — Ей теперь ирисок никогда не видать.  

И так он это убедительно сказал, что я вздрогнул.  

— Что вы задумали? Не отдам.  

Бежать, душить, выпустить собачью стаю, отобрать оружие, загрызть, спрятать...  

— Че напрягся, дурачина? Нельзя ей будет конфетки. Ты знаешь, чья она дочка? Не знаешь. Тут на вашем космическом оладушке таких людей даже в учебниках не прописывают. Не осознаете величину и влияние. Такие люди за здоровьем своих детей, пусть и приблудных, следят.  

Я выдохнул.  

— Фу, напугали.  

— Он пришлет за ней своих людей, прибудут на неделе. Так что постарайся хотя бы не заразить ее за это время блохами.  

— Неделя? — заулыбалась Буратинка. — Мы за неделю Федоту девушку оживим. Обещали, что она сразу будет настоящая, без галатейки.  

— Я в курсе, — процедил гость.  

***  

На оживление Буратинка пришла со мной. Я попытался что-то там про романтику и знакомство наедине сказать, но она и слушать не стала:  

— Как сломанные пальчики обезьянам бинтовать, так я тебе нужна, а как на наше чучело смотреть, так ты один. И так меня без свадебного тортика оставляешь.  

Великих тайн она выдать не успела бы, все равно забирают, разрешение на присутствие в Роще мы получили легко.  

Буратинка дула в замерзшие пальчики, и мы смотрели, как постамент с чучелком исчезает в горниле храма.  

После вспышки и спецэффектов, ветра и тумана, сполохов и зарева, мы увидеои открывающиеся створки.  

— А чё их две? — удивилась Буратинка..

К нам шли две девушки.  

Высокая и стройная, с огромной грудью, и чумазая в шерстяной накидке, шапочке с помпончиком, опахалом из перьев и с фарфоровым чайником под мышкой.  

Буратинка моргнула, взвизгнула и бросилась на шею высокой.  

Чумазая вблизи показалась симпатичной.  

— Вам не удастся скрыться, — пробормотал я. — Если то, что мне рассказали про ее отца, правда.  

Грудышка улыбнулась и перехватила девочку поудобнее.  

— Могу рассказать про ее мать. Но это сейчас не нужно.  

Чумазая тоже улыбнулась. Тепло и задорно:  

— Она тебе ничего не будет пояснять, но обрашаться к ней можешь просто: ваше величество.  

Грудышка кивнула.  

— И теперь не имеет значения, девочка или мальчик? — спросил я.  

— Я не ошиблась, ты не глуп. И другую мою родственницу ты тоже не обидишь.  

Они вернулись в храм, и мы с чумазой остались вдвоем.  

— Племяшка?  

— Да.  

— Похожи.  

— Умоюсь — офигеешь, насколько.  

Мы выходили из Рощи, мне было очень хорошо, но надо было все-таки поговорить о том, что наверняка ее тревожило.  

— Я не интересуюсь малолетками.  

— Никто так и не думал.  

— И я не святой.  

Она притворно вздохнула.  

— А мы-то надеялись.  

— Дядя всегда говорил, что у меня хорошие друзья. У них вкусная еда и отличные жены.  

Чумазая остановиласт, посмотреоа мне в глаща и убедительно произнесла:  

— Я умею готовить.