Десять правил для нимфы

     

      Нимфам просыпаться легко. Нимфы просыпаются как певчие птицы, открыли глаза и вспорхнули. Ни потягиваний, ни зажмуриваний, ни закапываний обратно в теплую постель.

      Просто вскакивают и идут к водопаду умываться. Нимфы спят тихо, мышцы не затекают, глаза не слипаются, а постель у них и вовсе отсутствует. Только паутинка вместо гамака и листок вместо одеяла. Бархатистой и теплой стороной к себе — зимой, гладкой и прохладной — летом. Что, впрочем, тоже излишне: зима от лета мало чем отличается.

      Эрнестина постоянно путалась, как же правильно класть этот дурацкий листок. Ни так, ни эдак он неудобства не доставлял. Одна сторона мягко принимала ее в объятия и окутывала, а вторая — охлаждала разгоряченное тело. Единственное, что мешало заснуть, — мысль, что она поступает неправильно.

      Эрнестина крутилась с боку на бок и снова и снова переворачивала страницы потрепанной книги. Но драгоценный источник сведений подсказать ничего не мог. Ни одна из глав «Заповедника для нимф» не объясняла, чем отличается зима от лета.

      Поэтому бедная Эрнестина каждую ночь тщательно выбирала подходящее дерево, долго сверяясь с картинками, приглядывала лист нужного размера, отламывала его, волочила к своей паутинке, накрывалась и начинала крутиться с боку на бок, пытаясь решить, угадала ли она с сезоном и не нарушает ли одну из заповедей.

      Зато с подъемом все гораздо проще.

      Первая глава заканчивалась выводом:

      «С утра убедись в своей красоте и хорошем настроении».

      А где еще можно убедиться в своей красоте, как не в отражении горного озера? И что подтверждает хорошее настроение лучше, чем ледяной водопад?

      ***

      Природная красота леса мешала мне как следует рассердиться на Девиса. Пока он беспомощно бормотал о неизвестных причинах поломки, я невольно загляделся на гигантские стволы, увенчанные густыми зелеными шапками, поразился хитрым сплетениям корявых ветвей и неповторимым цветам, усеивающим траву. Что касается ажурной вязи среднего яруса, украшенного к тому же гроздями сочных ягод...

      — Ты не будешь против, если я отойду и сделаю кое-какие зарисовки? — спросил я Девиса.

      Тот на миг отвлекся от бессильного пинания стоек шасси и кивнул.

      — Все равно от тебя здесь толку мало.

      Если от кого и было мало толку, так это от него. Уж на что я слабо разбираюсь в космических полетах, но такого бестолкового пилота не встречал еще ни разу. Вроде бы достаточно взрослый парень, но сразу после выхода в туннель он перепутал все, что мог.

      Он постоянно дергал штурвал, включал-выключал системы, перезапускал основной двигатель  одновременно с  резервным, демонстрировал возможности ручного пилотирования, залил кофе одну из приборных панелей, набил крошками щели между датчиками... Откуда там взялась щель? Если бы я хоть что-то понимал в вождении, я бы попытался найти объяснение, зачем он подковырнул тонкую пленку отверткой со словами: «Что-то стрелка западает, надо подтолкнуть». Но я промолчал, приписав это странное поведение особенностям его персонального стиля управления.

      Так вот от всей этой суетливости и глупости, от желания пустить пыль в глаза и показаться опытным мастером, от поспешности принятия решений и игнорирования наивных предупреждений датчиков и робких напоминаний системы навигации мы и попали в весьма неприятную ситуацию.

      Нас выкинуло в захолустную часть галактики. Кажется, на приличном удалении от следующего гипертоннеля.

      Кажется, потому система навигации не успела нам сообщить ничего утешительного, от сердитого удара кулака Девиса она как-то сразу несчастно притихла и больше не разговаривала.

      Связь с цивилизацией тоже отказала сразу после посадки в центре сказочно красивого леса.

      Девис стащил шлем, выскочил наружу и приступил к неким ритуальным пляскам вокруг корпуса своего двухместного такси.

      Воздух оказался приятен и чист, я также поспешил выбраться из душной кабины и размять ноги.

      — Разве ты не можешь запустить какую-нибудь программу ремонта?

      — Вначале надо выявить неполадки, это могла бы сделать система контроля, но она...

      — Неужели отказала?

      — Похоже, что да.

      Я вздохнул и не стал смущать беднягу выражениями типа: «Ну кто бы мог такое предположить!»

      — И как ты будешь действовать?

      — Согласно конспекту. — Девис продемонстрировал мне засаленную тетрадку. — У меня тут, правда, немного записано, я на курсы в третью смену ходил, в основном отсыпался, но самое главное успевал отметить.

      Я не удержался от подозрительного взгляда на бурые пятна. Похоже, со сном он боролся все тем же старым добрым кофе, а аккуратностью в движениях не отличался никогда.

      — И много там написано?

      — Основные десять правил есть, — гордо сказал Девис. — Почти заповеди. Если им следовать, то с любой неисправностью легко разберемся. Вот первая: «Осмотр свежих следов». Надо осмотреть корабль на наличие повреждений и составить список.

      Он с воодушевлением приступил к работе, а я загляделся на лес. Его величавое спокойствие очень хорошо сдерживало во мне желание хорошенько потрясти идиота за шкирку и повозить его носом по обшивке.

      Чем составлять список отказов, проще было взять спецификацию, или что у него там есть из документов, и пройтись с галочками по всем пунктам. Но такого варианта тетрадка не предлагала, а именно сейчас Девис, похоже, решил исправиться и самодеятельности не допускать.

      — Пойду порисую, — повторил я, вытаскивая из кабины плоский чемоданчик, а из него — тонкую папку. Цвета цветами, но конек Ники Макаров —  графика, и орудие его — карандаш с длинным стержнем и закругленным кончиком.

      — Не заблудись только, — проворчал Девис из-под днища.

      — Постараюсь, — вежливо пообещал я, нацеливаясь на высокий куст с тонкими веточками, ожерельями ягод, бутонами цветов и десятком птиц, раскачивающихся между мохнатыми лианами.

      ***

      Эрнестина откинула назад мокрые пряди волос и задумчиво покрутила в руках тонкий кусок ткани. Она могла обвязать его вокруг тела пятью различными способами, а если воспользоваться поясом из лианы, то вариантов набиралось уже более десятка.  Но можно было вообще не одеваться, а подождать, пока высохнут волосы.

      Или этого делать нельзя?

      Что там написано в «Заповеднике»? Нимфа потянулась к любимой книге, бережно спрятанной в клубке травы.

      «Обойди свои владения в поисках любимого».

      Ах да, конечно, надо обойти. Тот кусочек леса, что принадлежит ей. Это между Голубой и Зеленой речками и Долиной бессердечников. Там, за границами, уже соседки, Майя, Ультра-Марина и Сильвия.

      Эрнестина засмеялась. Кое-что вспоминается и без ежедневного напоминальника. Названия речек, имена нимф-соседок, танцы и хороводы под веселую музыку лесных птиц, заплывы наперегонки, вечерние посиделки с разговорами о фавнах.

      Эрнестина сложила ткань вдоль, перекинула ее через одно плечо и, спустив вниз двумя полосами, перевязала в талии тонким куском зеленой лианы.

      О чем таком важном она только что вспомнила? О фавнах.

      Фавны хорошие. Они большие, сильные и очень мужественные. Умеют играть на свирели и хорошо танцуют. Да, танцевать с ними гораздо приятнее, чем в одиночестве или в хороводе с другими нимфами. У Эрнестины приятно защемило сердце.

      Конечно, надо поспешить обойти свой кусочек леса в поисках фавна. Если они не спрятались и не покинули лес, то она обязательно найдет хотя бы одного.

      Она поговорит с ним о певчих птицах, а он скажет ей, что она прекрасно выглядит. Она засмеется, а он удивится ее заразительному смеху. Потом она сделает вид, что споткнулась, а он подаст ей руку. Она положит на нее ладонь, а сама прижмется к мускулистому плечу.

      А потом...

      Эрнестина поспешно зашелестела страницами «Заповедника», что же будет потом?

      Одна страничка вырвана, на следующей чернильное пятно, ох, уже и конец главы.

      «Будь осторожна с фавнами, не позволяй им портить тебе настроение».

      Что бы это могло означать?

      Нимфа перепорхнула через овраг и сорвала ярко-алый яблокотан для маленького оленя.

      Смутные обрывки былого пронеслись в голове: фавн уходит, не оборачиваясь, с похрустыванием доедает ножку печеного кабанчика и обламывает ветки, загораживающие тропинку. Фавны никогда не говорят добрых слов на прощание и не провожают до дома.

      И как тут не испортиться настроению? Не встречаться с фавном вовсе? Но это противоречит предыдущему правилу.

      Эрнестина отогнала сомнения прочь и продолжила свой путь.

      Память нимфы тем и удобна, что многое всплывает в ней по обстоятельствам. А если знания сейчас не нужны, то можно их и не искать, оставляя голову восхитительно вскруженной, и не мешать себе наслаждаться жизнью.

      ***

       Зарисовку кустарника я закончил достаточно быстро. К сожалению, звуки в лесу разносились на приличное расстояние, и бормотание Дэвиса никак не давало мне сосредоточиться.

      — Пункт второй. «Тщательно рассмотреть уязвимые места, используя статистические сведения».

      Карандаш так и замер в пальцах. Любопытство оказалось сильнее желания повторить узор веток-снежинок.

      Я вернулся на лужайку нашего кораблекрушения и застал Девиса, висящего на присосках в неудобной позе — примерно посередине корпуса корабля, уткнувшегося носом в соединение пластин обшивки.

      — А что ты делаешь?

      — Исследую сварные соединения, — сказал он, рассматривая что-то в ручную лупу.

      — А ты уверен, что это необходимо?

      — Контролю внешним осмотром подвергаются все сварные соединения, — бойко процитировал он, протирая что-то носовым платочком, — места, вызывающие сомнения, осматриваются с помощью лупы. Перед внешним осмотром поверхности сварного шва на расстоянии десяти миллиметров по обе стороны зачищаются от шлака, капель металла, окраски и других загрязнений.

      — Но зачем?

      — А как иначе обнаружить отклонения, наплывы, подрезы, непровары корня и... — он задумался, вспоминая, — свищи?

      Я почувствовал, что у меня закружилась голова. То ли от голода, то ли от очередного приступа справедливого гнева. По моим скромным представлениям дилетанта, все это имело бы смысл в первые дни жизни изделия, но уж никак не во время вынужденной посадки.

      Оставив недоумка висеть вверх ногами, я прихватил бутылку воды из корабельных запасов и отправился на дальнюю прогулку. До захода солнца я постараюсь вернуться, а уж в ночное время, как я надеялся, Девис обойдется без своих чудачеств.

      Испугался ли я? Скорее всего, не успел. Мне понравились природа и тишина. А в то, что на наши поиски никто не отправится, я не верил. В наше время люди не пропадают без вести просто так. Да и имя Ники Макарова должно немного сконцентрировать внимание спасательной экспедиции.

      Другое дело, что я сам не особо спешил быть найденным и все еще верил во внезапное озарение Девиса.

      Прогулка по лесу, как я и предполагал, быстро меня успокоила.

      Умиротворение и гармония, тихое равновесие, мир и покой, отсутствие сплетен и дрязг.

      Гигантское дерево в несколько обхватов с серовато-рыжей черепицей коры... Я запрокинул голову, пытаясь разглядеть далекую верхушку, при этом продолжал двигаться и внезапно наткнулся на самую прекрасную из девушек, которых когда-либо встречал до этого.

      Она охнула и отступила назад, но прятаться за деревом не стала.

      Я с удивлением рассматривал ее длинные густые волосы, видимо еще влажные после купания, невесомое платье, округлые формы, совершенно этим платьем не стесненные, белую кожу без всяких следов загара, книгу в руке, босые ноги, утонувшие в ковре сосновых иголок, снова поднимал взгляд к выпирающим формам...

      — Вы слышали пение соснового дрозда? — спросила она.

      — Можно вас нарисовать? — только и смог сказать я. Возможно, на соснах и живут дрозды, пусть даже и поющие, но в тот момент мне не было до них никакого дела.

      Она засмеялась и замерла все в той же позе вспугнутой лани.

      Я поспешно откинул крышку папки и закрепил лист. Карандаш заскользил по бумаге, намечая контуры, еле-еле, точками и короткими штрихами. Чуть повернутая голова, длинная шея, одна нога немного отставлена, опорная тонет в иголках, руку на грудь, вторую упирает в дерево, ствол тоже обозначить надо.

      Теперь прорисовываем детали, рука моя с наслаждением повторяет изгибы ее тела, которое словно выступает из бумаги, проводит еще раз и еще, добиваясь почти реальной выпуклости. Черный графит блестит на белой бумаге, словно он влажный, как и кожа лесной красавицы. Мне хочется усилить нажим, но нельзя, кажется, что я могу спугнуть ее и погубить набросок. Что-то мешает, что-то кажется лишним. В рисунке или в оригинале?

      — А вы бы не могли снять платье?

      ***

      К кораблю я возвращался уже в темноте.

      Эрнестина проводила меня, по-детски удивившись разрешению пройтись рядом. Она доверчиво держала меня за руку, а я самым бессовестным образом использовал нимфу в качестве фонаря. Озарявший ее свет не просто делал ее удивительно прекрасной, но и приносил пользу, показывая неровности дороги примерно на метр вокруг.

      На корабль и Девиса она посмотрела, нахмурившись, но промолчала. Оставаться с нами отказалась наотрез, сославшись на некие непреложные правила.

      В подтверждение своих слов она показала свою книгу, так и не выпущенную из руки.

      — Мне еще надо найти подходящий лист, — пробормотала она и добавила, словно очнувшись: — Ах, чуть не забыла посмотреть... — она отпустила мою руку и поспешно зашелестела страницами. — Ты сказал, что ты человек, а люди... «Люди отличаются от фавнов. У людей нет копыт, рогов и хвостов».

      — И как, ни я, ни книга тебя не обманываем?

      — Нет, — она покачала головой, словно удивляясь, — все правильно.

      Я грустно проводил взглядом мой легкомысленный огонек и полез за консервами на ужин.

      Девис свою банку уже слопал. Он сидел перед погасшими датчиками и мониторами, сердито уткнувшись в тетрадку.

      — Как успехи? — поинтересовался я из вежливости. Душа моя пела и ликовала. Было даже желание плюнуть на все и остаться в лесу вместе с Эрнестиной, но остатки детского страха перед незнакомой местностью не проходили, да и девушка не особенно настаивала.

      — Пункт три отпал начисто. «Получить полные сведения от экипажа о внешних признаках отказа» невозможно. Экипаж-то — это только я.

      — И на это тебе понадобился день? — спросил я с набитым ртом. Интересно, чем питаются нимфы и питаются ли вообще.

      — Чё я, совсем, что ли, — обиделся Девис. — Я сразу перешел к четвертому. «Установить, все ли детали находятся на месте, и, если нет, принять меры к их розыску».

      — И много деталей пропало? — Даже если бы я очень старался, то представить, чтобы на современном корабле, пусть это даже и простенькое такси, что-нибудь отваливалось на лету, никак не мог. Есть же хоть какие-то правила безопасности?

      — Ничего. Все цело, и все на месте. У меня хороший корабль, мы же осмотр перед вылетом проводили, и разрешения у меня все есть, — словно обиделся Девис. — Но пункт пятый предупреждает: «Ничего не считать раз и навсегда установленным».

      — Полезный совет. — Я уже почти засыпал, перед глазами стояла картинка: Эрнестина кружится и смеется, Эрнестина опускается на траву, у Эрнестины темнеют глаза и взгляд становится неожиданно серьезным... Необычное, фантастическое существо. Если я смог познакомиться с ней благодаря пилоту-разгильдяю, то даже сердиться на него не буду.

      Можно ли будет взять ее с собой? Скорее всего, нет. Но раз уж судьба свела нас, то отказываться от подарка я не собирался.

      Подобно желанию напиться из того чистейшего водопада, что показала мне Эрнестина, меня мучила тоска по ней самой, по ее безупречному телу и добрым словам.

      Наутро я вновь поспешил на встречу. Девис заверил меня, что посвятит весь день «исследованию даже малейших следов, ведущих к решению задачи».

      Эрнестина уже ждала меня.

      Такая же прекрасная, все с теми же влажными завитками волос, слегка прилипшими к шее и плечам, такая же удивленная.

      — Ты пришел. — Она обрадовалась так искренне, что мне стало стыдно. — У меня написано, что мало кто возвращается на следующий день.

      — Ты веришь только тому, что написано? — спросил я, начиная новый рисунок. Мне хотелось поймать ее в движении, в неуловимом кусочке танца. Я зашел ей за спину, вынудив изогнуться в талии и смотреть на меня через плечо.

      — Это самая первая заповедь, она даже на обложку вынесена, — пояснила Эрнестина. — «Ежедневно читай правила, память у тебя короткая».

      — А что будет, если не читать?

      — Я все забуду. Наверное, все.

      Она сменила позу и выражение лица, я быстро начал новый рисунок, понимая, что скоро у меня на память о ней ничего более не останется.

      Что-то такое о нимфах я слышал, но ни планету, ни подробности назвать бы не смог. И мне ли смеяться над бедной нимфой с ее короткой памятью?

      Интересно, трудно ли всю жизнь пытаться вспомнить былое и освежать куски прошлого с помощью старой книги?

      — Трудно, — горько вздохнула Эрнестина. — Что-то плохое я и сама вспоминать не хочу, но вот знать, что забыла нечто приятное, иногда бывает очень обидно.

      Я попытался представить себя в ее шкурке, нет, не выходило. Как они вообще в таком положении с ума не сходят?

      — А с другой стороны, — она положила руки мне на плечи, — воспоминания и новые знания так восхитительно перемешиваются в голове, вроде бы и знакомые ощущения, но каждый раз как новые...

      ***

      Неделя пролетела мгновенно. С каждым днем я все больше понимал Эрнестину — сутки походили одни на другие, наши встречи повторялись, расслабленное состояние выбивало из головы все мысли, кроме желания утолить жажду, и каждый раз я испытывал радость по-новому.

      Возможно, пробудь я с ней чуть дольше, и мне самому бы понадобился «Заповедник увлекающегося путешественника».

      Что касается памяти Эрнестины, то она оказалась еще интереснее, чем я предполагал. Предыдущие дни с нашими встречами не выпадали из нее, напротив, она помнила мельчайшие детали разговоров, все истории, которые я ей рассказывал, легко запоминала, что я люблю и что мне больше нравится, и даже интересовалась ходом ремонта корабля.

      — Как продвигаются дела у Девиса? — спросила она, угощая меня ярким красным плодом кисловатого вкуса. Мы загорали на плоском камне, выступающем из темного озера рядом с водопадом. Эрнестина постоянно плавала к берегу, пытаясь раздобыть для меня новое угощение. Если бы я не был столь романтичен, я бы сравнил скорость ее передвижения по воде со скоростью катера или моторной лодки.

      — Он не смог исполнить очередной пункт, требующий «опросить по возможности больше специалистов, включая экипажи других кораблей», и приступил к «тщательному прописыванию вещественных доказательств "за" и "против"».

      Эрнестина нахмурилась. Это невероятно шло ей, и я пожалел, что папка с рисунками осталась лежать на берегу вместе с одеждой.

      — Как-то странно звучит, — сказала она. — Бессмысленно. От моих правил больше пользы.

      — Он вообще весь странный и бессмысленный, — сказал я. — Представляешь, ни разу не поинтересовался, куда я ухожу, чем занимаюсь, кто ты такая... Мог бы попросить познакомить его с твоими подругами.

      — Да, они замечательные, — протянула Эрнестина, обхватив колени руками. — Мы с ними так хорошо танцевали и пили чай... И не было никаких секретов, как у твоего друга от тебя.

      — А почему ты думаешь, что у него есть секреты?

      — Он мне не нравится. Он меня сердит. Даже не могу объяснить, как он меня раздражает, я почти в гневе! Ой, о гневе. У меня что-то написано было о гневе, надо посмотреть...

      Она соскользнула с камня, на миг погрузившись в темноту воды с головой. Лишь золотистое облако волос воронкой мелькнуло перед моими глазами.

      Вынырнула она почти у самого берега, раскрыла книгу и прочитала вслух:

      — Будь осторожна в гневе. Гнев разрушителен.

      — Что это значит? — крикнул я. Правило это мне не понравилось.

      Эрнестина прижала книгу к груди, будто стараясь прикрыться, и зажмурилась. Я знал, что в этот момент она что-то вспоминает.

      И это «что-то» причиняет ей боль. Плечи нимфы вздрогнули от безмолвного всхлипа.

      Я бросился в воду, невольно охнув от ледяных тисков. Гребки выходили неловкими, плавно скользить не получалось, но мне было не до красоты и не до производимого впечатления. Очень хотелось поскорей утешить Эрнестину.

      — Что такое? Что произошло? — спросил я, прижимая ее к себе. Маленькое сердечко колотилось с бешеной скоростью, она был так испугана, что даже не могла плакать.

      — Гнев. Мне нельзя гневаться. Потому что я могу быть опасной. Фавн, который оскорбил меня, обозвал грубым словом с похмелья... Он... Он умер, — прошептала она. — Я убила его.

      — Так это, наверное, очень давно было? — попытался я ее успокоить. Понятное дело, у долгоцветущей красоты и идеального здоровья должны быть побочные эффекты. Подумаешь, ядовитая она в гневе. Нечего доводить девушку до подобного состояния. Тот тип сам нарвался.

      — Да. Давно. Не помню. Скорее всего, давно. Но не один раз...

      Она немного отстранилась от меня и посмотрела на маленький кусочек далекого неба.

      — Даже если это повторилось, они ведь были сами виноваты, так? — я попытался подобрать объяснения. Судя по тому, что никаких фавнов я пока не встретил, эти грубияны сообразили унести ноги подальше.

      — Повторилось. И не раз. И не два.

      Она замолчала, а я побоялся тормошить ее старым анекдотом про: «Ты обиделась, дорогая?» — «Нет, я считаю...»

      — Их никого не осталось, — выдала она наконец.

      — Фавнов?

      — Да. Мы их, кажется, всех убили.

      Я присвистнул. Конечно, встретить соперника я бы себе не пожелал, но мысль о том, что девушки остались на планете без парней, звучала печально, даже трагично.

      — Может быть, они успели спрятаться?

      — Сомневаюсь. Я не помню, чтобы кто-нибудь успел от меня скрыться.

      — А от твоих подруг? Как их там, Ультра-Марина и еще какие-то? Попробуем их расспросить?

      Эрнестина немного повеселела.

      — Тогда следует дождаться вечера. Их легче всего искать в сумерках или темноте, по свечению.

      До вечера я пытался отвлечь нимфу разными способами, пытаясь убедить в ее невиновности. Получалось не очень хорошо, но я понимал, что она все равно мне благодарна. По тому морю нежности, в котором она пыталась утопить меня в ответ, и слабым виноватым улыбкам я понимал, как сильно она переживает. И как ей нужна моя поддержка.

      Эрнестина сказала, что самым высоким и удобным деревом является та сосна, под которой мы встретились в первый раз.

      Я заверил ее, что легко справлюсь с задачей. Плавала и бегала она великолепно, но вверх совсем не рвалась.

      Куски коры были уже готовой лесенкой. Я попробовал оторвать парочку — крепкие. Ногу тоже выдерживают.

      Так удалось добраться до первых ветвей, а дальше еще легче. Проще, чем в спортзале. Единственное, что меня расстраивало, я не мог обнаружить никаких пятен света, кроме круга Эрнестины, поджидающей меня у основания дерева.

      Я забрался выше — то же самое. Эрнестина и лобовой фонарь нашего корабля, при свете которого, видно, Девис медитировал над своим конспектом.

      Вот уже почти и самая верхушка, дальше сосна начнет поскрипывать и загибаться под моим весом.

      А внизу по-прежнему темень. Со всех сторон лишь покрывало леса, мрачные лиственные и совсем уж черные хвойные деревья.

      — Спать, наверное, легли, — сказал я Эрнестине, спустившись. — Накрылись листиками, вот их и не видно.

      Но она меня не слушала. Лишь на миг заглянула в свою книгу и отбросила ее.

      — «Будь осторожна в зависти. Зависть приводит к гневу», — произнесла она. — Свет от нимфы листом не скроешь. Их нет в живых. Я их убила.

      Признаюсь, в этот момент я попятился и сел на толстый сосновый корень. Фавнов я еще понимаю, но подруг-то за что?

      — Я — чудовище, — сказала Эрнестина. — Что-то подобное я и подозревала. Все было слишком хорошо. Ты теперь будешь меня бояться?

      — Да нет, просто странно. Что вы не поделили? Фавнов сами извели, границы у вас установлены, еды вдоволь. Конкурс красоты, что ли, устраивали?

      — Что-то вроде этого, — кивнула Эрнестина. — Сильвия сказала, что у меня кривые ноги. Все бы ничего, но ее собственные были длиннее, очень тяжело оказалось это пережить... Майя лучше танцевала, а Ультра-Марина пекла такие изумительные пирожки с яблокотанами, м-м-м... Зачем же они хвастались!

      Я не нашелся, что ответить. Жаль, что у нимф нельзя обойтись выдиранием волос и подсыпанием соли в вареники. Все мои знакомые девушки разбирались между собой сурово, но без жертв.

      — Провожу-ка я тебя, пожалуй, до корабля, — сухо сказала Эрнестина. — Мне надо побыть с собой наедине и вспомнить их.

      — Они тебе были так дороги?

      — Нет, конечно. Но я беспокоюсь за тебя, со мной опасно оставаться.

      Взяв с нимфы слово, что до завтра она не исчезнет в глубине леса и не утопится в омуте, я вернулся на корабль. Пожалуй, ей и в самом деле нужно было временно остаться в одиночестве.

      Не то чтобы я боялся, нет, я просто понимал, что пока больше ничем помочь не могу.

      ***

      — Я в лес пошел.

      — Ага, давай. — Либо мне показалось, либо Девис наконец-то посмотрел мне вслед с любопытством. — А я пока буду «вскрывать прямые и косвенные причины».

      Эрнестина смущенно переминалась с ноги на ногу, опасаясь посмотреть мне в глаза.

      Я обнял ее, и она прошептала:

      — Помню почти все. Пойдем, я покажу тебе кое-что.

      Мы пробирались довольно долго, чащей, пущей, колючками и зарослями. Овраг, на краю которого мы оказались почти к полудню, выглядел отвратительно.

      Бурые ветки, мягкие хлопья пористых грибов, тучи насекомых, недовольные змеи и странный запах.

      — Что это?

      — Это обиженная земля. Земля, которую кто-то закрыл от света против своей воли.

      Она вспрыгнула на кучу мусора и голыми руками приподняла черную ветку, покрытую мутной слизью. Я попытался помочь ей, с трудом вскарабкавшись на что-то скользкое и ненадежное.

      Вдвоем мы оттащили ветку и полусгнившие листья.

      — Корабль? — спросил я.

      — Почти такой же, как ваш, — кивнула Эрнестина. — Он был поломан, а пилот зол. Очень зол.

      — Он там? — я постучал ногой по гулкому корпусу корабля.

      — Да.

      — Это ты убила его?

      — Он стрелял в меня, и я ушла. Нет, не я. Я была очень удивлена, но совсем не рассержена. Это был несчастный, заблудившийся человек, который никого не любил и никому не верил. Он стрелял в деревья, в птиц, в змей... И лес отступил, отняв свою защиту. Пришли бессердечники и загрызли его.

      — И съели?

      — Нет, не стали. Он оказался слишком злым и невкусным. Поэтому так и остался лежать здесь, собирая всю гадость из леса.

      Эрнестина поежилась. А я в очередной раз промолчал. Самое место поганенькое, да и могила злого пилота мне не понравилась. Как-то не хотелось думать о том, что нас с Девисом ждет подобный конец.

      Эрнестина отпустила мое плечо, поймала равновесие и раскрыла свою книгу:

      — «Если истинная любовь озарит тебя, защищай ее. Помни о змеях, бессердечниках, пауках и фавнах».

      — Ничего не понимаю. Может быть, мы уйдем отсюда? А ты разъяснишь мне все по дороге?

      — А что тут понимать? — Эрнестина будто не слышала моих слов. — Истинную любовь надо беречь и охранять. Меня она озарила, сомнений никаких нет. Поэтому тебе со мной ничего не грозит.

      Словам об «истинной любви» я обрадовался, конечно. Особенно тому, что произнесены они были в центре самой грандиозной помойки планеты.

      И десяток скалящихся тварей, похожих на волков с зубастыми утюгами вместо морд, немного подпортил впечатление от ее признания.

      — Давай уйдем отсюда, милая, — предложил я. — Или хотя бы продолжим разговор на дереве. Какая-то негостеприимная компания подобралась.

      — Я даже сама сразу не поверила, несколько раз перечитала, нет, все сходится, истинная.. Ты о чем это? А, бессердечники пожаловали. Тут как раз граница их долины, они по оврагу забираются...

      Твари одновременно лязгнули зубами и сомкнули круг.

      Эрнестина схватила одного за шкирку, второго — за хвост и отбросила вниз в грязную жижу. Еще двоих она столкнула ногами, а оставшихся раскидала неуловимыми движениями. Те, которые не потонули в гнилом болотце, скатывались по стенкам оврага, жадно хватая ртами воздух. Если бы я не видел схватки, то подумал бы, что их поразило электрическим разрядом.

      Я вернул Эрнестине книгу, которую, как оказалось, она успела передать мне на сохранение, подал ей руку и помог спуститься.

      — И этих ты тоже убила...

      — Бессердечников? Да что им будет, они же без сердца, неубиваемые, — отмахнулась Эрнестина.

      ***

      Озеро быстро смыло с нас все следы пребывания на месте катастрофы.

      Но мысль о полусгнившем корабле из головы не выходила.

      — Не хотелось бы закончить так же, — повторил я.

      — Но с вами так и не произойдет. Ваш-то корабль невредим. — Эрнестина водрузила себе на голову корону из ярких ракушек и залюбовалась отражением.

      — Мы вообще-то из-за поломки здесь очутились, — напомнил я.

      — Да нет у вас никакой поломки, я же чувствую. — Нимфа говорила серьезно, и я насторожился. — Это же так просто... Тот корабль был тяжело ранен, и он лег умирать, оставив своего пилота наедине с лесом. А ваш полон сил и энергии. Сыт и здоров. И рвется в полет. Ему, конечно, и здесь неплохо, — Эрнестина на миг задумалась, то ли подбирая слова, то ли напрямую читая мысли нашего такси, — «среда неагрессивная, флора и фауна дружелюбные», но он рожден для путешествий и немного заскучал.

      — А чего тогда придуривается? — проворчал я, одеваясь.

      — Так это не корабль придуривается, а кое-кто другой, я тебе сразу сказала.

      — Эрнестина, — я погладил ее по белоснежной спине, чувствуя, как сжимается сердце, — ты понимаешь, что это все значит?

      — Ты должен покинуть мою планету, и у тебя нет для этого никаких препятствий, — горько сказала она.

      — И ты не расстроишься?

      — Я только что успела прочитать еще и девятое правило.

      — Ты же утром сказала, что вспомнила все?

      — Последние правила меня раньше никогда не касались, поэтому вспоминать было нечего, — усмехнулась нимфа, заворачиваясь в свое платье. Я привычно помог поддержать ей ткань на плечах, пока она завязывала лиану-пояс. — «Если истинная любовь глубоко поразила тебя — будь осторожна, ты недалека от гнева».

      — Лучше ты, чем зубастые твари и змеи из гнилого болота, — быстро сказал я.

      Она вздрогнула.

      — Ты это к чему?

      Я промолчал. Нимфа забежала вперед и перегородила мне дорогу.

      — Нет, ты скажи, ты о чем сейчас подумал?

      На миг мы напомнили мне двух подростков, выясняющих, кто на кого не так посмотрел на перемене. Я уже догадывался, что рано или поздно вызову ее гнев, но не собирался делать это в ближайшие дни, жизнь все еще казалась мне прекрасной.

      — Я же говорила тебе о восьмом правиле. Тебе ничего не грозит с моей стороны, напротив, я могу защитить тебя от любой опасности на моей планете.

      — О каком же тогда гневе речь?

      — Да о любом. На дождь, на бессердечников, на твоего пилота. Могу просто так рассердиться, могу по твоей просьбе...

      Я прервал ее, обхватив и крепко прижав к себе.

      — Не сегодня, дорогая. Не сегодня и не завтра, хорошо?

      ***

      Мы выторговали друг у друга еще неделю. Расставаться было трудно, но затягивать я тоже не решался. Слишком велико было желание забыть про остальной мир и поселиться здесь с Эрнестиной навсегда.

      Вылет назначили на вечер, чтобы провести еще один день вдвоем. Она заглянула в конец своей книги и выглядела на редкость спокойно.

      Чего никак нельзя было сказать о Девисе.

      Увидев нас, он как-то задергался и заметался. Эрестина подошла к нему справа, а я слева.

      — Что там дальше по плану? — поинтересовался я.

      — Ничего, — он шарахнулся от нимфы, как от ядовитой жабы.

      Нимфа протянула руку и осторожно взяла у него тетрадку.

      — «Сведения подтверждать только фактами. Ни догадок, ни слухов, ни сомнительных сведений». Похоже на мой «Заповедник».

      — Я не понимаю этого указания, — пробормотал Девис, пятясь в кабину. Я запрыгнул на свое пассажирское кресло. Нимфа вскочила на выдвинутую подножку.

      — Зато я могу объяснить, — спокойно сказала Эрнестина, прищуриваясь. В прошлый раз она так делала, выясняя мысли нашего корабля. — Сведения об исправности корабля можно подтвердить простым его включением. Если все лампы загорятся зеленым, то вы можете улетать хоть сейчас.

      Девис жалобно посмотрел на меня. Он выглядел совсем испуганным, и мне даже захотелось перестать его мучить.

      — Включай.

      — Не могу.

      — Хочешь знать, что это такое, милый? — Эрнестина брезгливо потрясла тетрадкой. — Это никак не конспект лекций, это мертвые буквы. Они не несут знаний. Тот, кто их писал, ни к чему новому не стремился, более того, особенно не вникал в смысл.

      Девис вжался в сиденье и стал похож на блохастого бродячего кота.

      — Расскажи нам, Девис, где ты списал это?

      — В м-м-музее космонавтики, пока ждал Ники. Там на станции был такой музейчик в одну комнату, я купил сувенирную тетрадку и переписал в нее слова со стенда, решил, что так будет правдоподобнее...

      — Правдоподобнее что? — вступился в разговор я.

      — Промахнулся ты, мальчик, — сказала Эрнестина, снова прищуриваясь. — Тебе нужен был стенд с аварийной проверкой систем, но он был на реставрации, и ты решил обойтись «Правилами контроля систем, применяемыми при разработке». Для объяснений простому художнику сойдет, так ты подумал?

      Девис кивнул и схватился за голову, будто закрывая от нимфы свой бесполезный мозг.

      — Так за что тебе заплатили? За скармливание Ники Макарова злобной нимфе? Ты ведь знал о моей планете? Время от времени ее перепродают эксцентричным миллионерам, но поселиться тут пока никто не рискнул, добираться неудобно, да и чистить от леса долго... И самое страшное, здесь водятся непредсказуемые чудовища.

      Эрнестина отступила на шаг и подмигнула мне. Я послал ей воздушный поцелуй.

      Нимфа развела руки в стороны. На ее ладонях образовались два огненных шара.

      Она нахмурилась и поднесла один из них к открытой дверце.

      Хорошо, что я успел пристегнуться.

      Окна и двери захлопнулись. Корабль заурчал и взмыл в небеса.

      Я не успел увидеть, но предполагал, что, выпустив для устрашения пару-тройку огненных снарядов и спалив полянку, Эрнестина со слезами на глазах перечитает последнюю страницу своего «Заповедника»:

      «Будь сильна. Если истинная любовь посетила тебя, умей отпускать».

      ***

      — Так чего ты ко мне привязался, теперь-то можешь объяснить? — спросил я, уничтожая последний пакетик с орешками. Мы уже покинули последний туннель и кружили над Миланом-12, ожидая разрешения на посадку.

      — Серьезные ребята предложили мне заработать. Они сказали, что Ники Макаров собирается приехать к закрытию своей выставки на Милане-12 и присутствовать на аукционе. Если бы Ники Макаров задержался больше, чем на месяц, и следов его нельзя было обнаружить на официальных трассах, то его можно было бы признать пропавшим без вести или умершим, но в любом случае стартовая цена картин возрастала более чем в десять раз. А дальше...

      — Понятно, — я потянулся. — И ты решил денежек подзаработать и фирме своей нагадить, корабль же не твой?

      — Они мне центы жалкие платили. Сожрут их полиция и страховая контора, так им и надо, — сердито сказал Девис, — а мазня твоя, если хочешь знать, вообще ничего не стоит, пока ты жив.

      — Что ж ты тогда на мою папочку с рисунками Эрнестины весь полет косишься?

      Девис снова заерзал.

      — А, уже прихватил пару листочков, да? Пока я отлучался из кабины, небось прихватил, да?

      — Не найдешь, я их хорошо припрятал.

      — Думаешь, после тюрьмы хорошо на них подзаработаешь?

      Девис злобно сверкнул на меня глазенками.

      — Да не нервничай ты так, никто тебя не посадит, — рассмеялся я. — Ники Макаров давно уже прилетел на свою выставку и благополучно распродал самые выдающиеся картины. Возможно, даже пустил на благотворительность десяток-другой карандашных набросков.

      — А ты кто?

      — А я просто оказался без денег на захолустной станции, ты искал своего пассажира, но в лицо его не знал. Спросил у меня, не художник ли я, а я когда-то давно учился в художественной школе и с чистой совестью кивнул. Как-то так сразу решил воспользоваться шикарным предложением «пролететь с ветерком».

      Девис застонал и стукнул кулаком себя по коленке.

      — Так что давай потихонечку сядем на самую дальнюю площадку и разойдемся мирно, — предложил я. — А рисунки мои не выкидывай, уж очень красивая на них девушка.