Десять правил для нимфы

 

Нимфам просыпаться легко. Нимфы просыпаются как певчие птицы, открывают глаза и вспархивают. Ни потягиваний, ни зажмуриваний, ни закапываний обратно в теплую постель.

Просто вскакивают и идут к водопаду умываться. Нимфы спят тихо, мышцы не затекают, глаза не слипаются, а постель у них и вовсе отсутствует. Только паутина вместо гамака и листок вместо одеяла. Бархатистой и теплой стороной к себе — зимой, гладкой и прохладной — летом. Что, впрочем, тоже излишне: зима от лета мало чем отличается.

Эрнестина постоянно путалась, как же правильно класть этот дурацкий листок. Ни так, ни эдак он неудобства не доставлял. Одна сторона мягко принимала нимфу в объятия и окутывала, а вторая — охлаждала разгоряченное тело. Единственное, что мешало заснуть, — мысль, что она поступает неправильно.

Эрнестина крутилась с боку на бок и снова и снова переворачивала страницы потрепанной книги. Но драгоценный источник сведений подсказать ничего не мог. Ни одна из глав «Заповедника для нимф» не объясняла, чем отличается зима от лета.

Поэтому бедная Эрнестина каждую ночь тщательно выбирала подходящее дерево, долго сверяясь с картинками, приглядывала лист нужного размера, отламывала его, волочила к своей паутинке, накрывалась и начинала крутиться с боку на бок, пытаясь решить, угадала ли она с сезоном и не нарушает ли одну из заповедей.

Зато с подъемом все гораздо проще.

Первая глава заканчивалась выводом: «С утра убедись в своей красоте и хорошем настроении». А где еще можно убедиться в своей красоте, как не в отражении горного озера? И что подтверждает хорошее настроение лучше, чем ледяной водопад?

 ***

 Природная красота леса мешала мне как следует сосредоточиться и разобрать в словах Девиса смысл. Пока он бормотал о противоречивых сообщениях системы, я невольно загляделся на гигантские стволы, увенчанные густыми зелеными шапками, поразился хитрым сплетениям корявых ветвей и неповторимым цветам, усеивающим траву. А ажурная вязь среднего яруса, украшенного к тому же гроздями сочных ягод...

 — Ты не будешь против, если я отойду и сделаю кое-какие зарисовки? — спросил я Девиса.

 Тот кивнул и вернулся к кабине «Хелиса».

 — Попробуйте погулять, конечно. Только будьте поосторожней. Пока все тихо-мирно, но лучше не увлекаться.

Я и не собирался увлекаться. Но помочь в решении проблемы ничем не мог, не дышать же человеку в затылок, переспрашивая бесконечно: «Ну, что там? Скоро ли? А если сюда нажать, может, заработает?»

Сигнал «SOS» мы поймали при выходе из гипертоннеля. Слабый, еле заметный, сопровождающийся признаком «возможно, ложный». Принятие решения о спасении передавалось пилоту маленького двухместного такси, и он, не раздумывая, выбрал ответ «да». Я опаздывал на персональную выставку, платил по двойному тарифу, но возражать не стал. Сам я с опаской отношусь почти к любым перелетам, а тут есть возможность вытащить бедолагу, потерпевшего бедствие.

Но сразу после посадки оказалось, что никакого сигнала нет. Девис несколько раз перепроверил протоколы: одинокие единички четкого ответа не давали. Либо сигнал был, либо, выражаясь его словами: «всякое бывает».

— Скорее всего, ошибка. Переход из одного тоннеля в другой нетрудный, справится и новичок. Вряд ли кто сюда вывалился. Но раз опасности для нас нет, мы должны искать источник сигнала. У меня стоит задержка на трое суток, — виновато пояснил он, — в течение которых надо оказать помощь. Раньше мы улететь не сможем.

— Но зачем нам задерживаться, раз спасать некого?

— А вдруг? Вдруг кто-то посылал сигнал из последних сил? А мы лишим его последней возможности спастись?

Но как найти молчащего потерпевшего в огромном бескрайнем лесу, пилот не знал. Да и сомневался, что этот самый потерпевший вообще существовал. Ни он, ни я спасателями не были, а рисковать пассажиром Девис тоже не мог. Поэтому он тщетно пытался отключить задержку и получить разрешение на взлет.

Стандартные подсказки системы нужного ответа не давали, а из дополнительных инструкций он нашел лишь старую засаленную тетрадку, принадлежащую предыдущему владельцу.

 — Конспект. Ручной. Кошмар. Было и такое… Правда, немного записано, видно, он курсы в третью смену посещал и в основном там отсыпался.

 Я не удержался от подозрительного взгляда на бурые пятна. Похоже, со сном предшественник Девиса боролся старым добрым кофе, а аккуратностью в движениях не отличался.

 — И много там написано?

 — Десять правил есть, — сказал Девис. — Почти заповеди. Если им следовать, то с любой неисправностью легко разобраться. Вот первая: «Осмотр свежих следов. Надо осмотреть корабль на наличие повреждений и составить список».

— Но у нас нет никаких повреждений…

— Потому-то эта штука и бесполезна. В качестве талисмана он ее возил. И у меня выкинуть рука не поднялась, тоже из суеверия. Все хотел почитать на досуге, теперь, видно, есть повод.

Он настроил приемник на максимальную чувствительность и вернулся к изучению сообщений системы и подсказок.

— Пойду порисую, — повторил я, вытаскивая из кабины плоский чемоданчик, а из него — тонкую папку. Цвета цветами, но конек Ники Макарова — графика, и орудие его — карандаш с длинным стержнем и закругленным кончиком.

 — Да-да, — Девис выругался и вновь выбрался на свежий воздух. – Не знаю я, что делать… Почитать, что ли, пока бестселлер прошлого века… А вы будьте внимательны.

 — Постараюсь, — вежливо пообещал я, спеша запечатлеть высокий куст с тонкими веточками, ожерельями ягод, бутонами цветов и десятком птиц, раскачивающихся между мохнатыми лианами.

 ***

 Эрнестина откинула назад мокрые пряди волос и задумчиво покрутила в руках тонкий кусок ткани. Она могла обвязать его вокруг тела пятью различными способами, а если воспользоваться поясом из лианы, то вариантов набиралось уже более десятка. Но можно было вообще не одеваться, а подождать, пока высохнут волосы.

 Или этого делать нельзя?

 Что там написано в «Заповеднике»? Нимфа потянулась к любимой книге, бережно спрятанной в клубке травы.

 «Обойди свои владения в поисках любимого».

 Ах да, конечно, надо обойти. Тот кусочек леса, что принадлежит ей. Это между Голубой и Зеленой речками и Долиной бессердечников. Там, за границами, уже соседки, Майя, Ультра-Марина и Сильвия.

 Эрнестина засмеялась. Кое-что вспоминается и без ежедневного напоминальника. Названия речек, имена нимф-соседок, танцы и хороводы под веселую музыку лесных птиц, заплывы наперегонки, вечерние посиделки с разговорами о фавнах.

 Эрнестина сложила ткань вдоль, перекинула ее через одно плечо и, спустив вниз двумя полосами, перевязала в талии тонким куском зеленой лианы.

 О чем таком важном она только что вспомнила? О фавнах.

 Фавны хорошие. Они большие, сильные и очень мужественные. Умеют играть на свирели и хорошо танцуют. Да, танцевать с ними гораздо приятнее, чем в одиночестве или в хороводе с другими нимфами. У Эрнестины приятно защемило сердце.

 Конечно, надо поспешить обойти свой кусочек леса в поисках фавна. Если они не спрятались и не покинули лес, то она обязательно найдет хотя бы одного.

 Она поговорит с ним о певчих птицах, а он скажет ей, что она прекрасно выглядит. Она засмеется, а он удивится ее заразительному смеху. Потом она сделает вид, что споткнулась, а он подаст ей руку. Она положит на нее ладонь, а сама прижмется к мускулистому плечу.

 А потом...

 Эрнестина поспешно зашелестела страницами «Заповедника», что же будет потом?

 Одна страничка вырвана, на следующей чернильное пятно, ох, уже и конец главы.

 «Будь осторожна с фавнами, не позволяй им портить тебе настроение».

 Что бы это могло означать?

 Нимфа перепорхнула через овраг и сорвала ярко-алый яблокотан для маленького оленя.

 Смутные обрывки былого пронеслись в голове: фавн уходит, не оборачиваясь, с похрустыванием доедает ножку печеного кабанчика и обламывает ветки, загораживающие тропинку. Фавны никогда не говорят добрых слов на прощание и не провожают до дома.

 И как тут не испортиться настроению? Не встречаться с фавном вовсе? Но это противоречит предыдущему правилу.

 Эрнестина отогнала сомнения прочь и продолжила свой путь.

 Память нимфы тем и удобна, что многое всплывает в ней по обстоятельствам. А если знания сейчас не нужны, то можно их и не искать, оставляя голову восхитительно вскруженной, и не мешать себе наслаждаться жизнью.

 ***

 Зарисовку кустарника я закончил достаточно быстро. Звуки в лесу разносились на приличное расстояние, и я слышал громкий хохот Девиса.

 — Пункт второй. «Тщательно рассмотреть уязвимые места, используя статистические сведения».

 Карандаш так и замер в пальцах. Любопытство оказалось сильнее желания повторить узор веток-снежинок.

 Я вернулся на лужайку.

 — А это как?

 — Исследовать сварные соединения с помощью ручной лупы. Перед внешним осмотром поверхности сварного шва на расстоянии десяти миллиметров по обе стороны зачищаются от шлака, капель металла, окраски и других загрязнений.

 — Но зачем?

 — А как иначе обнаружить отклонения, наплывы, подрезы, непровары корня и... — он вчитался, разбирая корявый почерк, — свищи?

Из всего перечисленного я хорошо понимал только слово «отклонение». И вынужденное отклонение от моего собственного расписания несколько смущало. Но и без специальных знаний я мог догадываться, что была в этом предложении какая-то бессмыслица.

— Эта проверка осуществляется сразу после изготовления изделия, но уж никак не во время вынужденной посадки, — пояснил Девис, сжалившись надо мной.

 Я прихватил бутылку воды из корабельных запасов и решил отправиться на дальнюю прогулку. Природа была так притягательно красива, что слабое раздражение от вынужденной посадки развеялось, не успев разрастись в бурю негодования. Бывает всякое. Мы живы и целы, корабль в порядке. Просто маленький сбой, от которого никто не застрахован.

Гигантское дерево в несколько обхватов с серовато-рыжей черепицей коры... Я запрокинул голову, пытаясь разглядеть далекую верхушку, при этом продолжал двигаться и внезапно наткнулся на самую прекрасную из девушек, которых когда-либо встречал до этого.

Она охнула и отступила назад, но прятаться за деревом не стала.

Я с удивлением рассматривал ее длинные густые волосы, видимо еще влажные после купания, невесомое платье, округлые формы, совершенно этим платьем не стесненные, белую кожу без всяких следов загара, книгу в руке, босые ноги на ковре сосновых иголок, снова поднимал взгляд к выпирающим формам...

— Вы слышали пение соснового дрозда? — спросила она.

— Можно вас нарисовать? — только и смог сказать я. Возможно, на соснах и живут дрозды, пусть даже и поющие, но в тот момент мне не было до них никакого дела.

Она засмеялась и замерла все в той же позе вспугнутой лани.

Я поспешно откинул крышку папки и закрепил лист. Карандаш заскользил по бумаге, намечая контуры, еле-еле, точками и короткими штрихами. Чуть повернутая голова, длинная шея, одна нога немного отставлена, руку на грудь, вторую упирает в дерево, ствол тоже обозначить надо…

Теперь прорисовываем детали, рука моя с наслаждением повторяет изгибы ее тела, которое словно выступает из бумаги, проводит еще раз и еще, добиваясь почти реальной выпуклости. Черный графит блестит на белой бумаге, словно он влажный, как и кожа лесной красавицы. Мне хочется усилить нажим, но нельзя, кажется, что я могу спугнуть ее и погубить набросок. Что-то мешает, что-то кажется лишним. В рисунке или в оригинале?

— А вы бы не могли снять платье?

 ***

К кораблю я возвращался уже в темноте.

Эрнестина проводила меня, по-детски удивившись разрешению пройтись рядом. Она доверчиво держала меня за руку, а я самым бессовестным образом использовал нимфу в качестве фонаря. Озарявший ее свет не просто делал ее удивительно прекрасной, но и приносил пользу, показывая неровности дороги примерно на метр вокруг.

На корабль и Девиса она посмотрела, нахмурившись, но промолчала. Оставаться с нами отказалась наотрез, сославшись на некие непреложные правила.

В подтверждение своих слов она показала книгу, так и не выпущенную из руки.

— Мне еще надо найти подходящий лист, — пробормотала она и добавила, словно очнувшись: — Ах, чуть не забыла посмотреть... — она отпустила мою руку и поспешно зашелестела страницами. — Ты сказал, что ты человек, а люди... «Люди отличаются от фавнов. У людей нет копыт, рогов и хвостов».

— И как, ни я, ни книга тебя не обманываем?

— Нет, — она покачала головой, словно удивляясь, — все правильно.

Я грустно проводил взглядом мой легкомысленный огонек и полез за консервами на ужин.

Девис свою банку уже съел. Он сидел перед погасшими датчиками и мониторами, полностью погруженный в чтение.

— Как успехи? — поинтересовался я из вежливости. Душа моя пела и ликовала. Было даже желание плюнуть на все и остаться в лесу вместе с Эрнестиной, но она предупредила, что ночлег может быть для меня небезопасным.

— Пункт три никогда не пригодится. «Получить полные сведения от экипажа о внешних признаках отказа» невозможно. Экипаж-то — это только я.

— А некоторые верят книгам, — сказал я с набитым ртом. Интересно, чем питаются нимфы и питаются ли вообще.

— Девчонка из местных? — лениво поинтересовался Девис. — О! Вот еще забавно: «Установить, все ли детали находятся на месте, и, если нет, принять меры к их розыску».

В этом я как раз ничего забавного найти не мог. Даже на современном корабле, отвечающем всем нормам летной годности, что-нибудь да могло отвалиться.

— Я тоже сначала напрягся, хоть мы осмотр перед вылетом проводили, и разрешения у меня все есть, — пояснил Девис. — Но пункт пятый предупреждает: «Ничего не считать раз и навсегда установленным». Так что с девчонкой? Вы у нее не спрашивали, никто с неба не падал?

А я и забыл. Совсем из головы вылетела причина нашей посадки.

— Завтра попробую, — заверил я его.

— А я завтра отправлюсь все-таки на поиски сам. Не сидеть же без дела. Красивое создание, — добавил он, подмигивая.

— Нимфа. — Я уже почти засыпал, перед глазами мелькали картинки: Эрнестина кружится и смеется, Эрнестина опускается на траву, у Эрнестины темнеют глаза и взгляд становится неожиданно серьезным... Необычное, фантастическое существо.

Можно ли будет взять ее с собой? Скорее всего, нет. Но раз уж судьба свела нас, то отказываться от подарка я не собирался.

Подобно желанию напиться из того чистейшего водопада, что показала мне Эрнестина, меня мучила тоска по ней самой, по ее безупречному телу и добрым словам.

Наутро я вновь поспешил на встречу. Девис заверил меня, что посвятит весь день «исследованию даже малейших следов, ведущих к решению задачи». Правда, не на корабле, а в лесу.

Эрнестина уже ждала меня.

Такая же прекрасная, все с теми же влажными завитками волос, слегка прилипшими к шее и плечам, такая же удивленная.

— Ты пришел. — Она обрадовалась так искренне, что мне стало стыдно. — У меня написано, что мало кто возвращается на следующий день.

— Ты веришь только тому, что написано? — спросил я, начиная новый рисунок. Мне хотелось поймать ее в движении, в неуловимом кусочке танца. Я зашел ей за спину, вынудив изогнуться в талии и смотреть на меня через плечо.

— Это самая первая заповедь, она даже на обложку вынесена, — пояснила Эрнестина. — «Ежедневно читай правила, память у тебя короткая».

— А что будет, если не читать?

— Я все забуду. Наверное, все.

Она сменила позу и выражение лица, я быстро начал новый рисунок, понимая, что скоро у меня на память о ней ничего более не останется.

Что-то такое о нимфах я слышал, но ни планету, ни подробности назвать бы не смог. И мне ли смеяться над бедной нимфой с ее короткой памятью?

Интересно, трудно ли всю жизнь пытаться вспомнить куски прошлого с помощью старой книги?

— Трудно, — горько вздохнула Эрнестина. — Что-то плохое я и сама вспоминать не хочу, но вот знать, что забыла нечто приятное, иногда бывает очень обидно.

Я попытался представить себя в ее шкурке, нет, не выходило. Как они вообще в таком положении с ума не сходят?

— А с другой стороны, — она положила руки мне на плечи, — воспоминания и новые знания так восхитительно перемешиваются в голове, вроде бы и знакомые ощущения, но каждый раз как новые...

 ***

С каждым днем я все больше понимал Эрнестину — сутки походили одни на другие, наши встречи повторялись, расслабленное состояние оставляло лишь желание бесконечно утолять жажду. Не хотелось выпускать ее из рук, не хотелось отходить ни на шаг, невинная страсть и живительная сила, любование и восхищение, спокойная размеренность и быстрый танец…

Возможно, пробудь я с ней чуть дольше, и мне самому бы понадобился «Заповедник увлекающегося путешественника».

Что касается памяти Эрнестины, то она оказалась еще интереснее, чем я предполагал. Предыдущие дни с нашими встречами не выпадали из нее, напротив, она помнила мельчайшие детали разговоров, все истории, которые я ей рассказывал, легко запоминала, что я люблю и что мне больше нравится, и даже интересовалась подробностями нашего пребывания на планете.

— Как продвигаются дела у Девиса? — спросила она, угощая меня ярким красным плодом кисловатого вкуса. Мы загорали на плоском камне, выступающем из темного озера рядом с водопадом. Эрнестина постоянно плавала к берегу, пытаясь раздобыть для меня новое угощение. Если бы я не был столь романтичен, я бы сравнил скорость ее передвижения по воде со скоростью катера или моторной лодки.

— Вчера, когда ты отпустила меня, сказав, что «надо немного прибрать территорию», я полдня просидел с ним, перезапуская по его просьбе системы. Мы снова поймали сигнал. Но ненадолго, засечь откуда — не успели. И у нас снова три дня на поиски. После этого просидели, размышляя, стоит ли нам последовать совету: «тщательно прописывать вещественные доказательства "за" и "против"». У меня-то «за» есть, это ты. Но Девис начинает томиться.

Эрнестина нахмурилась. Это невероятно шло ей, и я пожалел, что папка с рисунками осталась лежать на берегу вместе с одеждой.

— Как-то странно звучит, — сказала она. — Бессмысленно. От моих правил больше пользы.

— Да, мы тоже это заметили, — сказал я. — А Девис смешной такой, представляешь, ни разу не поинтересовался, куда я ухожу, чем занимаюсь, кто ты такая... Мог бы попросить познакомить его с твоими подругами.

— Да, они замечательные, — протянула Эрнестина, обхватив колени руками. — Мы с ними так хорошо танцевали и пили чай... И не было никаких секретов. А секреты мне не нравятся. Они меня сердят. Даже не могу объяснить, как они меня раздражают, я почти в гневе! Ой, о гневе. У меня что-то написано было о гневе, надо посмотреть...

Она соскользнула с камня, на миг погрузившись в темноту воды с головой. Лишь золотистое облако волос воронкой мелькнуло перед моими глазами.

Вынырнула она почти у самого берега, раскрыла книгу и громко прочитала вслух:

— «Будь осторожна в гневе. Гнев разрушителен».

— Что это значит? — крикнул я. Правило это мне не понравилось.

Эрнестина прижала книгу к груди, будто стараясь прикрыться, и зажмурилась. Я знал, что в этот момент она что-то вспоминает.

И это «что-то» причиняет ей боль. Плечи нимфы вздрогнули от безмолвного всхлипа.

Я бросился в воду, невольно охнув от ледяных тисков. Гребки выходили неловкими, плавно скользить не получалось, но мне было не до красоты и не до производимого впечатления. Очень хотелось поскорей утешить Эрнестину.

— Что такое? Что произошло? — спросил я, прижимая ее к себе. Маленькое сердечко колотилось с бешеной скоростью, она был так испугана, что даже не могла плакать.

— Гнев. Мне нельзя гневаться. Потому что я могу быть опасной. Фавн, который оскорбил меня, обозвал грубым словом с похмелья... Он... Он умер, — прошептала она. — Я убила его.

— Так это, наверное, очень давно было? — попытался я ее успокоить. Понятное дело, у долгоцветущей красоты и идеального здоровья должны быть побочные эффекты. Подумаешь, ядовитая она в гневе. Нечего доводить девушку до подобного состояния. Тот тип сам нарвался.

— Да. Давно. Не помню. Скорее всего, давно. Но не один раз...

Она немного отстранилась от меня и посмотрела на маленький кусочек далекого неба.

— Даже если это повторилось, они ведь были сами виноваты, так? — я попытался подобрать объяснения. Судя по тому, что никаких фавнов я пока не встретил, эти грубияны сообразили унести ноги подальше.

— Повторилось. И не раз. И не два.

Она замолчала, а я побоялся тормошить ее старым анекдотом про: «Ты обиделась, дорогая?» — «Нет, я считаю...»

— Их никого не осталось, — выдала она наконец.

— Фавнов?

— Да. Мы их, кажется, всех убили.

Я присвистнул. Конечно, встретить соперника я бы себе не пожелал, но мысль о том, что девушки остались на планете без парней, была печальной, если не трагичной.

— Может быть, они успели спрятаться?

— Сомневаюсь. Я не помню, чтобы кто-нибудь успел от меня скрыться.

— А от твоих подруг? Как их там, Ультра-Марина и еще какие-то? Попробуем их расспросить?

Эрнестина немного повеселела.

— Тогда следует дождаться вечера. Их легче всего искать в сумерках или в темноте, по свечению.

До вечера я старался отвлечь нимфу разными способами, пытаясь убедить в ее невиновности. Получалось не очень хорошо, но я понимал, что она все равно мне благодарна. По тому морю нежности, в котором она пыталась утопить меня в ответ, и слабым виноватым улыбкам я видел, как сильно она переживает. И как ей нужна моя поддержка.

Эрнестина сказала, что самым высоким и удобным деревом является та сосна, под которой мы встретились в первый раз.

Я заверил нимфу, что легко справлюсь с задачей. Плавала и бегала она великолепно, но вверх совсем не рвалась.

Куски коры были уже готовой лесенкой. Я попробовал оторвать парочку — крепкие. Ногу тоже выдерживают.

Так удалось добраться до первых ветвей, а дальше еще легче. Проще, чем в спортзале. Единственное, что меня расстраивало, — я не мог обнаружить никаких пятен света, кроме круга Эрнестины, поджидающей меня у основания дерева.

Я забрался выше — то же самое. Эрнестина и лобовой фонарь нашего корабля, при свете которого, видимо, Девис медитировал над своим конспектом.

Вот уже почти и самая верхушка, дальше сосна начнет поскрипывать и загибаться под моим весом.

А внизу по-прежнему темень. Со всех сторон лишь покрывало леса, мрачные лиственные и совсем уж черные хвойные деревья.

— Спать, наверное, легли, — сказал я Эрнестине, спустившись. — Накрылись листиками, вот их и не видно.

Но она меня не слушала. Лишь на миг заглянула в свою книгу и отбросила ее.

— «Будь осторожна в зависти. Зависть приводит к гневу», — произнесла она. — Свет от нимфы листом не скроешь. Их нет в живых. Я их убила.

Признаюсь, в этот момент я попятился и сел на толстый сосновый корень. Фавнов я еще понимаю, но подруг-то за что?

— Я — чудовище, — сказала Эрнестина. — Что-то подобное я и подозревала. Все было слишком хорошо. Ты теперь будешь меня бояться?

— Да нет, просто странно. Что вы не поделили? Фавнов сами извели, границы у вас установлены, еды вдоволь. Конкурс красоты, что ли, устраивали?

— Что-то вроде этого, — кивнула Эрнестина. — Сильвия сказала, что у меня кривые ноги. Все бы ничего, но ее собственные были длиннее, очень тяжело оказалось это пережить... Майя лучше танцевала, а Ультра-Марина пекла такие изумительные пирожки с яблокотанами, м-м-м... Зачем же они хвастались!

Я не нашелся, что ответить. Жаль, что у нимф нельзя обойтись выдиранием волос и подсыпанием соли в вареники. Все мои знакомые девушки разбирались между собой сурово, но без жертв.

— Провожу-ка я тебя, пожалуй, до корабля, — сухо сказала Эрнестина. — Мне надо побыть с собой наедине и вспомнить их.

— Они тебе были так дороги?

— Я беспокоюсь за тебя, со мной опасно оставаться.

Взяв с нимфы слово, что до завтра она не исчезнет в глубине леса и не утопится в омуте, я вернулся на корабль. Пожалуй, ей и в самом деле нужно было временно остаться в одиночестве.

Не то чтобы я боялся, нет, я просто понимал, что пока больше ничем помочь не могу.

 ***

— Я в лес пошел.

— Ага, давай. — Девис посмотрел мне вслед с любопытством. — Может, что новенькое найдешь. А я пока буду «вскрывать прямые и косвенные причины».

Эрнестина смущенно переминалась с ноги на ногу, опасаясь посмотреть мне в глаза.

Я обнял ее, и она прошептала:

— Помню почти все. Пойдем, я покажу тебе кое-что.

Мы пробирались довольно долго, чащей, пущей, колючками и зарослями. Овраг, на краю которого мы оказались почти к полудню, выглядел отвратительно. Бурые ветки, мягкие хлопья пористых грибов, тучи насекомых, недовольные змеи и странный запах.

— Что это?

— Это обиженная земля. Земля, которую кто-то закрыл от света.

Она вспрыгнула на кучу мусора и голыми руками приподняла черную ветку, покрытую мутной слизью. Я попытался помочь ей, с трудом вскарабкавшись на что-то скользкое и ненадежное.

Вдвоем мы оттащили ветку и полусгнившие листья.

— Корабль? — спросил я.

— Почти такой же, как ваш, — кивнула Эрнестина. — Он был поломан, а пилот зол. Очень зол.

— Он там? — я постучал ногой по гулкому корпусу корабля.

— Да.

— Это ты убила его?

— Он стрелял в меня, и я ушла. Нет, не я. Я была очень удивлена, но совсем не рассержена. Это был несчастный, заблудившийся человек, который никого не любил и никому не верил. Он стрелял в деревья, в птиц, в змей... И лес отступил, отняв свою защиту. Поэтому так и остался лежать здесь, собирая всю гадость из леса.

Эрнестина поежилась. Место мне не нравилось. Жуткий запах, мошки, сырость... Но корабль! Неужели тот самый?

Я приоткрыл дверцу и пролез в кабину. «Сиринга» — гласили надписи на флажке и бортовом журнале. Осторожно, чтобы не потревожить останки несчастного пилота, я протянул руку и нажал на единственную «залипшую» кнопку пульта...

— Сигнал бедствия я, кажется, отключил, — сообщил я, выбираясь к нимфе.

— Я иногда пытаюсь справиться с этим местом, — виновато прошептала нимфа. — В том, что он погиб, есть и моя вина. Надо было поговорить с ним, помочь... Но сначала он бросался на меня со словами: «Мы одни, детка, и никто ничего не узнает», а потом, когда понял, что ему со мной не справиться, и я показала ему «Заповедник»... Он все понял и испугался. После этого ему становилось все хуже и хуже, он закрылся изнутри и только кричал: «Не подходи ко мне!» А когда ему стало совсем худо и я принесла воды из озера, он впустил меня, сделал один глоток, прошептал: «Жалко, что я не художник», — и умер.

Мы стояли на корпусе «Сиринги» и смотрели друг на друга. Что означали слова несчастного пилота? Были ли они просто предсмертным бредом или чем-то осмысленным?

— Я очень хотела ему помочь, понимаешь? — Нимфа прижалась ко мне, запрокинув голову. — И это место теперь как укор мне. Здесь всегда темно и гадко. Иногда я прибираюсь, раздвигаю верхушки деревьев и заполняю овраг светом, но они снова смыкаются, храня эту мрачную тайну. Возможно, чтобы спасти, мне надо было полюбить его? Но как полюбить того, кто видит во мне чудовище?

Эрнестина отпустила мое плечо, поймала равновесие и раскрыла свою книгу:

— «Если истинная любовь озарит тебя, защищай ее. Помни о змеях, бессердечниках, пауках и фавнах».

— Ничего не понимаю. Может быть, мы уйдем отсюда? А ты разъяснишь мне все по дороге?

— А что тут понимать? — Эрнестина будто не слышала моих слов. — Истинную любовь надо беречь и охранять. Меня она озарила, сомнений никаких нет. Поэтому тебе со мной ничего не грозит.

Словам об «истинной любви» я обрадовался, конечно. Особенно тому, что произнесены они были в центре самой грандиозной помойки планеты.

И десяток скалящихся тварей, похожих на волков с зубастыми утюгами вместо морд, немного подпортил впечатление от ее признания.

— Давай уйдем отсюда, милая, — предложил я. — Или хотя бы продолжим разговор на дереве. Какая-то негостеприимная компания подобралась.

— Я даже сама сразу не поверила, несколько раз перечитала, нет, все сходится, истинная.. Ты о чем это? А, бессердечники пожаловали. Тут как раз граница их долины, они по оврагу забираются...

Твари одновременно лязгнули зубами и сомкнули круг.

Эрнестина схватила одного за шкирку, второго — за хвост и отбросила вниз в грязную жижу. Еще двоих она столкнула ногами, а оставшихся раскидала неуловимыми движениями. Те, которые не потонули в гнилом болотце, скатывались по стенкам оврага, жадно хватая ртами воздух. Если бы я не видел схватки, то подумал бы, что их поразило электрическим разрядом.

Я вернул Эрнестине книгу, которую, как оказалось, она успела передать мне на сохранение, подал ей руку и помог спуститься.

— И этих ты тоже убила...

— Бессердечников? Да что им будет, они же без сердца, неубиваемые, — отмахнулась Эрнестина.

 ***

Озеро быстро смыло с нас все следы пребывания на месте катастрофы.

Но мысль о полусгнившем корабле из головы не выходила.

— Тяжелая смерть. Не хотелось бы закончить так же, — повторил я.

— Но с вами так и не произойдет. Ваш-то корабль невредим. — Эрнестина водрузила себе на голову корону из ярких ракушек и залюбовалась отражением.

— Эрнестина, — я погладил ее по белоснежной спине, чувствуя, как сжимается сердце, — ты понимаешь, что это все значит?

— Ты должен покинуть мою планету, и у тебя нет для этого никаких препятствий, — горько сказала она.

— И ты не расстроишься?

— Я только что успела прочитать еще и девятое правило.

— Ты же утром сказала, что вспомнила все?

— Последние правила меня раньше никогда не касались, поэтому вспоминать было нечего, — усмехнулась нимфа, заворачиваясь в свое платье. Я привычно помог поддержать ей ткань на плечах, пока она завязывала лиану-пояс. — «Если истинная любовь глубоко поразила тебя — будь осторожна, ты недалека от гнева».

— Лучше ты, чем зубастые твари и змеи из гнилого болота, — быстро сказал я.

Она вздрогнула.

— Ты это к чему?

Я промолчал. Нимфа забежала вперед и перегородила мне дорогу.

— Нет, ты скажи, ты о чем сейчас подумал?

На миг мы напомнили мне двух подростков, выясняющих, кто на кого не так посмотрел на перемене. Я уже догадывался, что рано или поздно вызову ее гнев, но не собирался делать это в ближайшие дни, жизнь все еще казалась мне прекрасной.

— Я же говорила тебе о восьмом правиле. Тебе ничего не грозит с моей стороны, напротив, я могу защитить тебя от любой опасности на моей планете.

— О каком же тогда гневе речь?

— Да о любом. На дождь, на бессердечников, на твоего пилота. Могу просто так рассердиться...

Я прервал ее, обхватив и крепко прижав к себе.

— Не сегодня, дорогая. Не сегодня и не завтра, хорошо?

 ***

Мы выпросили у Девиса еще два дня. Пилот бережно спрятал бортовой журнал «Сиринги», мы сводили его к оврагу, но корабль уже почти полностью затянуло колючими плетями. Мы попробовали своеобразно помянуть его, и лес на наших глазах прикрыл свалку зелеными вьюнками.

Расставаться было трудно, но затягивать я тоже не решался. Слишком велико было желание забыть про остальной мир и поселиться здесь с Эрнестиной навсегда.

Вылет назначили на вечер, чтобы провести еще один день вдвоем. Нимфа перевернула последнюю страницу своей книги и выглядела на редкость спокойно.

Я сделал еще несколько набросков: Эрнестина читает, Эрнестила смотрит на небо, Эрнестина улыбается, поправляя прядь, Эрнестина выгнулась гибкой кошкой, — но из головы никак не шла последняя фраза про художника. Что бы он сделал, будучи художником? Что-то нарисовал? Но что и где?

Я спросил у Эрнестины, на какой поверхности мог рисовать пилот «Сиринги».

— А у меня есть одна пустая страница, — спокойно ответила она. — Первая. Вроде как для личных записей, которые я не умею делать. Он, перед тем как прочитать «Заповедник», хотел там чертика нарисовать, ничего не вышло. Потом еще возился немного...

Я открыл ее книгу, в которую до сих пор не заглядывал. В самом деле, первая страница пустая, лишь с кособокой бабочкой наверху. А затем — черные ряды разнообразных символов, для букв слишком сложные, да и для иероглифов слишком замысловатые.

Я достал карандаш и попробовал воспроизвести один из них: кружок с паутиной внутри и лучиками солнца снаружи. Ничего не вышло, карандаш скользил по странице, как простая щепка.

— Многолапая черепаха, — сказала Эрнестина. — Сейчас время спячки, потому ты не мог их видеть. Попробуй другую картинку.

— А зачем тебе в правилах черепахи? Рецепт супа?

— Это... — Эрнестина запнулась, подбирая пояснение. — Строки так заполнены. Символы леса, растений, животных. Они иногда повторяются, иногда одиночные, как орнамент.

— А читать как?

— А читать надо между строк. Сами правила, они спрятаны, надо уметь их увидеть. Я иногда по несколько раз страницу перечитываю, чтобы смысл понять. А иногда легко идет, даже зачитаться можно.

— Но эти символы леса... Они же не просто так?

— Они связаны с ним, — сказала Эрнстина, отнимая у меня книгу и раскрывая посередине. — Вот пятно, оно появилось, когда выгорел кусок леса. И по форме похоже. Иногда исчезают значки с птицами, это северяне летом возвращаются к полюсу. И у меня ни в лесу нет вьюрков, ни в книге их знака.

— А как выглядит знак нимфы?

Она ткнула пальцем в закорючку, похожую на греческую «тету» с перетянутой талией.

Я забрал книгу, открыл пустую страницу и попробовал нарисовать этот знак. На бумаге не осталось никаких следов.

— Обидно, — сказал я.

— С твоей стороны было мило попытаться, — она горько улыбнулась, и я замер, любуясь выражением ее лица. Бровь чуть приподнята, нос насмешливо задран, губы улыбаются, но глаза печальные. Чтобы не потерять это выражение, я попытался передать его линиями. Штрихи, наметки, быстрее, подчеркнуть, здесь резче...

Портрет Эрнестины лишь на миг мелькнул на бумаге, зашевелился как живой, подмигнул мне и свернулся в маленький значок, похожий на тот, который мне не удалось воспроизвести. Рядом с недорисованной пилотом «Сиринги» бабочкой.

Я зачарованно потрогал букву пальцем. Как напечатанная.

— Опиши мне своих подруг, — попросил я, заранее зная, что ни одного фавна ей рисовать не буду.

— Ты думаешь... — ее голос прервался, и она подсела ближе, обхватив меня руками и склонив голову на плечо. — Это поможет? Они все вернутся?

— Мы попробуем. Только ты скажи, что именно рисовать. Какие они?

— Они живут в лесу, они связаны с ним, они хранят его. Они не могут жить без леса, но лес может существовать и без них. Он такой же, но пустой.

Карандаш скользил по листу, изображая ее лес. То, что я увидел, и то, чего не нашел. Все сразу, ворох впечатлений и клубок воспоминаний. Моих и Эрнестины. То, что я знал с ее слов и что видел в ее глазах. Сосна. Урожай и сила возрождения. Дуб, выносливость и долголетие. Голубь, верность. Павлин, бессмертие и величие. Выдра. Дружелюбие и игривость. Лань и олень. Поддержка и спокойствие. Змеи, ящерицы, черепахи... Неизвестные мне цветы, тяжелые сочные гроздья.

Страница заканчивалась, значки выстраивались в строки, усиливающийся ветерок трепал страницы, а Эрнестина прижималась ко мне щекой и плакала.

Я понимал, что в ее мире все меняется, что мой карандаш грубо нарушает хранимый нимфой покой... Что лес наполнится не только новыми ароматами цветов, но и хищными животными, охотой и преследованиями, борьбой и выживанием.

И главное, в нем снова появятся хранители, те, кто, подобно Эрнестине, отвечает за все это.

— Спасибо, — прошептала нимфа, прижимая к себе книгу. — Ты заново подарил мне мой мир.

***

Я выглядел спокойным, но Девис все равно смотрел на меня с сочувствием.

— Это вы спешите, не я, — почти с извинениями сказал он. — Пока мой счетчик тикает, можете еще погулять.

— Скоро здесь будет неспокойно для прогулок, — сказал я, пристегиваясь. За Эрнестину мне было тревожно. Она сильная, она справится, но кто знает, насколько раздражительны будут ее новые подруги. О том же, какими будут новые фавны, я предпочитал не думать. Может быть, они и не возродятся? Кажется, я нарисовал много лишнего, кое-какие символы можно было и пропустить.

Мы покидали планету, а у меня перед глазами стоял образ Эрнестины, которая со слезами перечитает последнюю страницу своего «Заповедника»:

 «Будь сильна. Если истинная любовь посетила тебя, умей отпускать».

Ей горько, больно и одиноко. Но с утра она откроет «Заповедник» с первой страницы и прочитает между строк нулевое правило, непроизвольно сложившееся из моих рисунков: «Если встретишь художника, первым делом покажи ему эту книгу».