Жемчужина со дна города

 

Я сдвигаю рычаг на максимум. Батискаф медленно, словно глубоководное животное, тащится вправо. В иллюминаторах с двух сторон колышутся специально подсвеченные серо-зеленые водоросли. На экране передо мной мерцают точки: красные, белые, желтые, розовые... Которая из них раковина с жемчужиной?

 

Город наконец отпустил меня, и я вошла в квартиру.

Из дальней комнаты долетали звуки пианино, с кухни невозможно, бесстыже вкусно тянуло запахом корицы. Я посмотрела на часы: нельзя. Мамины плюшки всегда вне конкуренции, но сегодня... Сегодня уже никак нельзя. Поздно.

Оставив куртку на вешалке, я тихо разулась и прошмыгнула в гостиную, чмокнула деда в лысину, помахала ручкой сестре и... стащила плюшку из-под льняной салфетки. Совсем забыла о мамином коварстве: если уж она взялась за выпечку, то гигантские блюда из семейного сервиза будут стоять по всей квартире.

Плюшка исчезла мгновенно. Напольные часы, мерно тикая, предлагали взять еще парочку.

Даша с дедом вели очередную шахматную партию, причем дед выигрывал.

Оба тактично молчали. Вопрошающий такой такт, ненавязчиво любопытствующий. Тяжело переносимый.

Начинать беседу мне пришлось самой.

— Продлили зеленую, — буркнула я.

Дед не глядя потрепал меня по плечу, и я все-таки не выдержала — разрыдалась. С всхлипами, икотой и вытиранием носа заботливо подсунутой салфеткой. Пианино смолкло. На пороге возник Дашин муж с виноватым выражением лица. Сестра многозначительно глянула него и приложила палец к губам. Она утешала меня, как могла. Впрочем, слезы высохли быстро.

Оставлять на блюде обнаженные плюшки — салфетку я промочила насквозь — было бы совсем неприличным поступком, и мы дружно расправились с ними. Проявившиеся с кухни родители возобновили запас и прикрыли горку новым куском ткани, на этот раз вышитым рушником.

— Не, мне точно хва-а-атит, — я всхлипнула напоследок и показала на стягивающий талию ремешок.

— Приходит в себя, — улыбнулась мама.

— В этот раз легко обошлось, — вздохнул папа.

— Я еще по шагам на лестнице все понял, — шмыгнул носом дед.

— Да ты ешь, ешь, — шепнула сестра. — Может, нам наоборот, раскормить тебя? Вдруг сработает?

Мама ткнула ее локтем в круглый бок. Сестра заткнулась.

— Ну чего мы все обо мне, — я старательно равнодушно пожала плечами, — в первый раз, что ли... А у вас как день прошел?

Вновь полилась музыка. Я и не заметила, как Дашин супруг удалился.

Родственники мои с преувеличенным воодушевлением загалдели и замахали руками. Конечно, у них все иначе: занимайся спокойно любимым делом — и ни о чем не думай. Дед — домашний аналитик, основное его занятие — размышлять. Мама — швея, папа — грузчик, старшая сестра — оформитель.

У всех у них красные карточки, а у меня до сих пор — зеленая. Как у детей и подростков.

И если б хоть кто-то из моей любящей и заботливой семьи мог подсказать, в чем проблема.

Комплексы и неуверенность растут с каждым посещением мэрии. Дома, в институте и на работе меня убеждают, что все нормально, но терпение уже на исходе.

Я не знаю, почему до сих пор не могу считаться полноценным горожанином и что надо изменить в жизни. Я не знаю, каких высот и в чем надо достигнуть. Знала бы — действовала...

Возраст получения красной карточки непредсказуем. Деду для этого пришлось дослужиться до начальника отдела. Маме — выиграть несколько портняжных конкурсов и зарегистрировать свое ателье. Папа — о, папа получил красную сразу вместе со школьным аттестатом, пошел в портовые грузчики, там же до сих пор и трудится. Руководитель транспортного сектора, одна линия кранов вообще у него в собственности, но сути все это не меняет: суперстарший грузчик.

У сестры, кроме основного занятия и замужества, есть еще картины. Красную карточку она получила после продажи с аукциона многофигурного шедевра американскому коллекционеру.

 От ее творений у меня кружится голова — толпы народа на фоне дворцов или на самых просторных площадях столицы. Каждый человечек кого-то изображает, у всех перекошенные лица и отчаянные жесты.

Раньше я ее часто дразнила...

— Не нравится мне что-то твое цветовое решение, — говорила я, прищуриваясь.

— Потому ты и ходишь до сих пор зеленая, — не оставалась в долгу сестра, — что до сих пор говоришь умные слова, не зная их смысла.

Но потом стало уже не смешно.

И сейчас я только выслушала про ее грандиозную идею (полотно шесть на четыре, восход за киноцентром, площадь Поэта, и люди, сбегающиеся по лучам звезды, две улицы убрать, потому что не влезают, а бульвар сместить для усиления перспективы), с пониманием кивнула и даже поддержала идею:

— Связь с политикой у тебя уже неоднозначная.

— Молодец, Алка, соображаешь! — Даша выглядела счастливо — как всегда, когда носилась с задумкой. Рев в подушку на тему бесталанности и ненужности будет потом, когда картина со славой и почетом покинет автора. — Политика делает историю, а без фиксации отдельных моментов мы можем потерять что-то очень важное из жизни нашего города.

Они быстро успокаиваются, мои родные и любимые люди. Я дома, не плачу, значит, пока все хорошо и жизнь обязательно наладится. Иногда кажется, что красная карточка нужна только мне самой — больше никто не страдает по этому поводу, но от этого так муторно и стыдно... Что ничего другого, кроме как мыслей о способе ее заполучить, у меня в голове не водится.

И ведь многие ничего для этого не делали. Одна из моих подруг убеждала, что карточку выдают после начала серьезных отношений с мальчиками, другая — что с получением водительских прав, третья — с дипломом или аттестатом, слухи о связи с замужеством или рождением ребенка тоже достаточно правдоподобны, сама наблюдала, и не раз, но...

Соседка получила красную карточку, когда ее сын пошел в школу, а он сам — через два года после мамы. Круглый отличник, лучший ученик, скрипач, фигурист, стрелок из лука и все такое...

Ждать столько лет — я с ума сойду. Не столько от срока, сколько от дерганий «а вдруг не сработает».

Родные потихоньку разбрелись по делам, и я пошла в свою комнату, которую делила с младшей сестрой.

Рита, конечно, тоже была дома, но во всеобщем утешении участия не принимала. Сообщение я ей послала еще из мэрии, и по заранее обговоренному плану она «не высовывалась, потому что и без нее дурно».

— Держи плюшку, гений, — сказала я затылку с темной косой.

— Ага, — поблагодарила меня Рита, не отрываясь от монитора.

Я прилегла на свою кровать и часто-часто заморгала, чтобы вновь не расплакаться.

Рите не надо следить за фигурой, как мне, — она и так тощая, и слоненка типа Даши из нее не выйдет. Рите не надо думать о карточке — красный прямоугольник валяется у нее с пятого класса в ящике стола. Рите не надо выходить из дома — школу она закончила досрочно, а учиться дальше ей пока лень. Рите даже мальчиков очаровывать не надо — они и так все ее с первого взгляда. Фигура, коса и невероятная пластика — результат танцев и фехтования.

Да, такие у меня сестры. И как я между ними затесалась? Продавец платьиц в бутике торгового комплекса. Недоучившийся менеджер. Недотепа с зеленой карточкой...

Я вскочила.

— Не могу. Пойду погуляю.

***

«Спешите! Аттракцион «Загадка бездны». Только до тридцать первого января вы можете погрузиться на морское дно и достать чудесную жемчужину. Победителю бонус — Редкард досрочно. Не упустите свой шанс!»

Эта штука управляется легко: влево-вправо, увеличить изображение, включить захваты... Вот только время настойчиво тикает у меня в ушах: запас кислорода ограничен. Мне не надо беспокоиться, аппарат сам регулирует подачу, сам засекает время. Сам начнет подъем. Вовремя. Мне нужно лишь успеть найти жемчужину и достать. Достать со дна мою красную карту.

***

На улице поздняя осень, ни капли зеленого. Даже сейчас, в сумерках, это видно. Желтых и красных листьев тоже почти не осталось. Город вздыхает, зябко поводя голыми ветвями деревьев. Что ж, будем вместе ждать зиму. На лужах словно сеточки морщин — тонкий лед, хотя после глобального потепления это большая редкость. Море никогда не замерзает. Лет шестьдесят назад, в детстве моего деда, еще не было никакого архипелага. А на этом месте был огромный город.

Наш район спальный — многоэтажки и полный комплект инфраструктуры. Школа, садики, супермаркет, спортплощадка. Город заботится о своих детях. С проспекта доносятся испуганные гудки автомобилей, спешащих повернуть на мост — верхнее транспортное кольцо. Его недавно расширили — нас все больше. Людей и машин. Жителей.

Быстро темнеет. Иду по мосту, вдоль шеренги фонарей. Внизу железная дорога, огни поездов и семафоров. Надо мной — металлические арки. Их ажурный узор похож на улыбку. Улыбаешься, город? Нет, ты смеешься надо мной. Над тем, что у меня в кармане все еще лежит зеленая карточка.

Слева из темноты выплывают светящиеся силуэты новых районов. Как красиво, когда по всему периметру домов прикреплены лампочки... Почти волшебно и ночью не страшно. Тут нет пешего пути, но найти проход, оставленный для технического персонала, несложно.

Сестра говорит, что неуютно проезжать здесь на автомобиле: крутой подъем, всегда грязь или слякоть, гремят стыки, под колеса кидаются ямы.

 Неправда. В солнечный день поперечные полоски металла пускают зайчиков, а в плохую погоду успокаивают мерным постукиванием «мы здесь, ты не одна». Мокрая тяжелая грязь бывает только теплой зимой, летом же это просто пыль.

Спускаюсь по боковой лестнице, огибая ящик с запасами химикатов.

Они здесь: компания моих однокурсников, затянутых в черную кожу. Ситеры. Длинноволосые — и парни и девушки — с джамп-скейтами и фонариками на поясах. У меня тоже есть такой.

— Привет, Алка, а ты что без «джампа»?

Только сейчас вспоминаю, что не захватила доску. Выскочила в расстроенных чувствах...

— Санек, у тебя двойной вроде, возьмешь ее?

— Возьму, о чем базар!

Сашка Голубев, моя бывшая любовь, а теперь просто друг — вечно лохматый и улыбающийся, — раздвигает свой «джамп», и я с благодарностью ставлю на свою половинку левую ногу. Правая — толчковая. А ему все равно, Сашка — виртуоз. Кататься с кем-нибудь другим в паре я бы побоялась.

Мы включаем фонарики, срываемся с места, мчимся к морю. Пять девчонок и пять пацанов на скейтах. Мы с Сашкой держимся за руки, как раньше, когда-то давно, когда у него еще не было красной карточки. Менеджер из Сашки никакой, он всегда боялся, что не избавится от «грина» до старости. Но два месяца ситером — и поди ж ты. Любимец города. Не сомневаюсь, что любовь к скорости и свободе помогла ему получить «ред». Кто-то включает Ализи, уличное покрытие подрагивает под колесами «джампов». Впереди парапет.

— Приготовься, Алка! — шепчет Саша, и мы одновременно прыгаем. Успешно. Не останавливаясь, едем дальше. Ситеры с красными карточками в карманах. Все, кроме меня.

Летим вдоль набережной. Жарко. Весело. Ветер, живущий в городских подворотнях, витающий над парками и прудами, хулигански треплет ситеров за волосы. Мы вместе, но каждый — сам по себе, и здесь никто не спросит меня о карточке. И не скажет ничего на прощание. Нижнее пешеходное кольцо. Наматываем круги — один, два, пять, потом я сбиваюсь со счета. Кружится голова. На сегодня хватит, пожалуй. Я еще вернусь, а сейчас мне хочется уйти. Долгое катание в объятиях города почему-то становится утомительным.

Домой мне, впрочем, не хочется. Заметно холодает, поднимаю воротник, пряча озябшие уши. В кармане тренькает мобильник — это Толик. Мой жених.

— Да?

Толик серьезный и совсем не похож на Сашку, он врач-трансфузиолог. «Ред» получил на четвертом курсе, когда стал подрабатывать.

— Аленыш, здравствуй, как ты?

— Привет, Толик. Все так же. Зеленая.

Говорю уже совсем спокойно, прогулка с ситерами подействовала умиротворяюще. Подозреваю, что Толик не одобряет моего увлечения, но из деликатности молчит. Он мне доверяет.

— Не расстраивайся, зая. Может быть...

Дальше, как обычно, идут советы и рекомендации. Умные и совершенно бесполезные. Но мне все равно, что он там бухтит о силе духа, в его исполнении я готова слушать даже лекции и бородатые анекдоты. Завтра пятница, и мы договариваемся встретиться после работы. Жизнь прекрасна.

***

Я вижу раковину на предпоследней минуте. У меня часто так: нашла, но не успела. Увидела, но не добежала. Не дотерпела. Не дотянула. Чуть-чуть. Но сейчас, пожалуй, может получиться...

Сердце глухо выстукивает во мне. Чересчур сильно. Грудная клетка слишком тонка для таких ударов. Тревога разносится с кровью по всему телу, руки дрожат. Сейчас главное — удержать рычаг в нужной точке. Захват! Батискаф нацелен и выпустил щупальца. Вот она, раковина, прямо подо мной. Ладони потеют, шумит в висках. Еще секунда...

***

Утром, к счастью, я не ощутила вязкой безнадежной тоски, из которой выбиралась накануне. Есть надежда на перемену.

Мой ежедневный путь в институт лежит через площадь перед мэрией. У нее есть верный страж — бронзовый всадник. Обычно я стараюсь притормозить перед конной статуей, потереть тайком буковки на постаменте и прошептать желание. Всадник будет отмахиваться, указывая на полчища несметных врагов где-то на горизонте, но я-то знаю: исполнит.

Но сегодня не получится: площадь занята людьми. Митинг. Толпа с транспарантами, как на Дашиных картинах. Все кричат и что-то требуют. «Долой из Нерезиновой», — удается разобрать мне. Ах, вот оно что. Нам, местным, снова мешают приезжие. Сезон основной доставки грузов закончен, опавшую листву уже сгребли, слякоть расчищать еще не надо, вывоз коралловой крошки не требуется. Зачем городу лишние люди? Изгнать. Отправить. Лишить прав. Отобрать документы. Потому что объедают, занимают, провоцируют, развращают. И работают за гроши. Все как всегда.

Люди слишком много смотрят телевизор.

По рукам идет листок. Тетки в теплых шапочках, красноносые, дуя на озябшие руки, равнодушно ставят свои закорючки. Для убедительности каждая подпись сопровождается цифрами серии и номера карточки. «Мы горожане. Мы не кто-нибудь».

Мелькают красные квадратики, тетки на весу переписывают данные, листок мнется, одна из голосующих догадывается подложить для твердости карточку, остальные следуют ее примеру.

Наступает моя очередь, пытаюсь отвернуться, но лист суют мне в руки.

— Подписывай! Нельзя оставаться в стороне от жизни города, — наставительно прищуривается рослая девица, судя по стеблю сельдерея, торчащему из пакета, сидящая на диете.

Ничего страшного в моей карточке нет, но не хочется признаваться в своем статусе двум сотням людей сразу.

— Но кому вы передадите заявление? — мой голос звучит резко и высоко.

— Мэру! — ревет толпа.

«Но мэра нет», — хочу ответить им. Есть секретари и охрана, юридический отдел и бухгалтерия. Есть запись, очередь и даже бахилы, чтоб не запачкать красивый паркет. В приемной изумрудного цвета сидит референт — он впустит вас, и вы поменяете статус. Или сохраните прежний. Вот только самого Гудвина, великого и ужасного, никто не видел. Карточки выдает автомат.

— Доставай карту! — торопит любительница вегетарианской пищи.

Можно сказать, что я помню номер наизусть. Можно написать десять цифр — любые, никто не будет проверять. Никто даже не будет читать это заявление. Можно сделать вид, а потом пойти своей дорогой. Можно...

Решительно вынимаю карточку и сую под нос девице. Она теряется и отступает на шаг, не ожидая увидеть зеленый прямоугольник.

Я не имею права подписывать. Меня оттесняют.

У правого края начинается потасовка. Как Город допускает это? Милиция, до сих пор мирно взиравшая на ставшее уже привычным зрелище, бросается в гущу народа с флангов, прикрываясь щитами. Мне удается вырваться и свернуть в переулок. Сзади слышится топот — меня догоняет смуглокожий подросток, на вид — Риткин ровесник. Рукав его куртки оторван. Из подворотни доносятся крики. Поравнявшись со мной, он растерянно хлопает ресницами.

Я не знаю, куда можно спрятаться днем во дворе. Но передо мной — подъезд с нависающим козырьком, а рядом — склоненное дерево...

Мальчишка перехватывает мой взгляд и быстро исполняет трюк. Испуганные глаза сверкают над корявым краем козырька. Я представляю, что там: сырость, птичий помет, битое стекло, и мусор, накиданный из окон...

— Пригнись, — шепчу ему одними губами.

Демонстративно чищу бумажным платочком глянцевый носок сапога.

А вот и погоня: с воплями и палками наперевес несутся двое таких же салаг, только белобрысых. Бестолково оглядывают двор: скамейки, качели, двери, закрытые на кодовый замок. Тут негде укрыться. Затем смотрят на меня. Я взрослый человек и имею право здесь находиться, они это чувствуют. Задать мне вопрос не решаются, переминаются с ноги на ногу и сопят. После бега в зимних куртках они выглядят намокшими и жалкими.

— А пошли лучше к игровым автоматам? — тоненько пищит один.

— Давай! — охотно соглашается второй. — Карточка с тобой?

Первый шарит по карманам и победно трясет красным прямоугольником.

Даже у этих!

Они уходят. Провожаю взглядом их спины, внутри меня буря...

Из подворотни прорисовывается пара милиционеров. Они так же вопросительно смотрят, и я, отмахнувшись от соблазна указать им дорогу, пожимаю плечами. Служители правопорядка направляются вслед за мальчишками.

— Слезай, ушли, — негромко бросаю я и продолжаю чистить сапог.

Мальчишка прыгает с козырька.

— Спасла. Спасибо!

Хмурится и, подумав с полминуты, изрекает:

— Эльдар!

— Алла.

Дальше идем вместе. Мне нужно в институт, у меня промокли ноги и во рту пересохло, надо свернуть к остановке, а там в ларьке купить бутылку воды... Но я почему-то иду за Эльдаром. Боюсь отпустить одного? Хочу посмотреть, как живет?

Местность вокруг незнакомая, улицы узкие, вдоль дороги — приземистые домики. Я была уверена, что таких давно уже нет в нашем городе. Впереди нелепой каланчой высится единственная многоэтажка. Подозреваю, что туда-то мы и держим путь. То и дело попадаются навстречу бездомные собаки — одна крупнее другой. И каждая провожает нас долгим внимательным взглядом. А ведь это тоже горожане. Только без карточек.

— А у тебя есть карточка, Эльдар? — вырывается у меня.

— Есть, — с вызовом отвечает мальчик.

Мы поднимаемся на крыльцо обшарпанной высотки. За дверью подъезда — перегородка с окошечком для вахтера. Мой спутник протягивает в него карточку. Ред. Нас пропускают.

Кабина лифта, расцарапанная рисунками и надписями, несколько этажей вверх. Уже подъезжая, мы слышим крики на «ненашем», очень торопливом, как мне кажется, языке и детский плач. Дверь квартиры напротив приоткрыта.

— Заходи, — говорит Эльдар.

Полутемная прихожая, перетянутая бельевыми веревками, с которых гроздями свешиваются ползунки и кофточки.  Велосипед без колёс. Пряный запах жареного мяса. Не разуваясь, мы проходим в комнату. Ветхая мебель, тряпки, посуда, поломанные игрушки, учебники — все вперемешку. Стены в серых обоях с подтеками. Женщина, похожая на Эльдара и одного с ним роста, держит на руках довольно упитанного ребенка. Ох и глазищи у малыша, в пол-лица. Видимо, это он только что плакал. Еще один малыш, чуть постарше, сидит на полу и мусолит печенюшку.

Эльдар что-то быстро-быстро говорит матери, та сначала пугается, затем начинает улыбаться мне. На плохом русском предлагает сесть, кажется, хочет, чтобы я осталась обедать. Но я прошу лишь стакан воды.

Родители Эльдара — гастарбайтеры. Его ждет то же самое. Семья живет здесь довольно давно, без регистрации. У Эльдара нет даже паспорта, хотя ему уже пятнадцать. А красные карточки у них есть. Эти люди тоже часть города. Все вокруг — горожане, и лишь я — словно бесплотный дух.

Распрощавшись, выхожу на улицу. Институт я сегодня прогуляла, пора на работу в бутик.

***

Магазинчик наш расположен в самом центре гигантского торгового комплекса. Мое место как раз с той стороны, откуда поток покупательниц меньше, но именно мне достаются те, кто пришел покупать, а не смотреть. Не кучки моих и Ритиных ровесниц, способных за полчаса перепачкать помадой и тональным кремом весь ассортимент, а состоятельные дамы, знающие, чего хотят. С ними сложно, но приятно работать. Я даже оплату по карточкам принимаю, не моргнув глазом на раздражающий красный. Здесь уж нечему удивляться: если кто-то отдает за сарафан стоимость четырех Дашиных картин, то уж наверное найдет способ доказать городу свою гражданскую состоятельность.

Смотрюсь в зеркало — грустная, но собранная. Выбившиеся из-под заколки пряди придают облику некоторую игривость. Подхватить их, что ли...

Поворачиваюсь и оглядываю себя со спины — нет, если все убрать, получится строгая секретарша. Втягиваю живот — вот скоро поправлюсь и буду как Дашка. Некоторое время мой вид будет тешить самолюбие покупательниц, но потом я стану еще толще, и меня уволят...

— Я бы порекомендовала вам алый цвет, милочка, — слышу из-за спины.

Резко оборачиваюсь.

Покупательница оглядывает меня, богемно полуприкрыв веки.

На ней оранжевый кардиган и темно-фиолетовые шелковые брюки. Невысокая, даже с трехдюймовым каблуком сапожек-босоножек. Интересная штука, удобная при нынешней погоде не больше, чем норковая шуба в жару.

С удивлением узнаю эту женщину: известная певица.

Хлопаю глазами. Не могу поздороваться, не могу попросить автограф. Ей должно быть слегка за восемьдесят, юбилейные концерты отзвучали в крупнейших залах города пару лет назад.

Она видит мои сомнения и улыбается.

— Я люблю черное... — словно оправдываюсь я.

— Вы заставляете себя любить черное, — возражает она. — С этим цветом не стоит спешить.

Я киваю, вспоминая ее старые записи. Строгая, вся в темном, с безупречной укладкой и проникновенным голосом. Зато в последние двадцать лет — рискованные эксперименты в одежде, кудри промокшей болонки и эксклюзивные бархатные босоножки в любое время года.

— Я люблю кататься на скейте, там тоже черная униформа, — зачем-то говорю я.

Певица понимающе кивает.

— Вы еще слишком маленькая. Дорастете до прыжков «на крыле» с высоток, поймете, что у девушек в ярких куртках преимущество.

Не понимаю, но соглашаюсь. Не спорить же с ней.

Надо спросить, что она ищет, хоть и глупо это прозвучит. Наши модели скучны для сцены и слишком вызывающи для жизни. Не топик же с пайетками ей предлагать?

Она тычет бриллиантом на указательном пальце мне в грудь, в силуэт кошки под расколотой луной.

— Мне нужно что-нибудь в этом роде для правнучки.

Наконец прихожу в себя. Правнучка — это уже проще. Возраст ее внучки я бы затруднилась прикинуть, но правнучке вряд ли больше двадцати, а значит, берем и детское, и подростковое.

Мечусь по отделу, приношу ей несколько футболок, пару пуловеров, платье и варежки. Кошки-роботы исключаются, киски с макияжем и коктейлями в лапках тоже, умилительных котят в корзинках откладываю безжалостно...

— Эту майечку я смогу натянуть ей разве что на нос...

Ворчит, значит, надо искать что-то побольше размером.

Бегу к дальнему ряду, там офисные «двойки». Один комплект, по накладной проходящий как «темно-серый», я мысленно называю «черная кошка в ночном городе». Жакет плотно обтянут муаром, если не приглядываться, кажется обычной сеточкой, но вблизи можно различить еле отмеченные силуэты бегущих кошек.

— Неплохой ребус, — отмечает певица, поворачивая вешалку под лампой. — Спасибо. Возьму.

Я упаковываю покупку, теперь уже чуть спокойнее разглядывая артистку. Та роется в сумочке, бережно перекладывает нитку жемчуга, достает карточку, прикидывает...

— Что мне делать с чулками? Я бы взяла контрастные, но у нее выпускной, там лучше бы поскромнее...

Принимаю карточку, начинаю оформлять и замираю.

 Зеленая.

— Ну что же мне делать? Совсем без чулок она замерзнет, зима ж все-таки.

Машинально отмечаю возраст ее правнучки — пятнадцать. Это полусредний выпуск в школе, для тех, кто переходит в заведение со специализацией. По европейской системе.

— Возьмите с выпуклой текстурой, но с абстрактным рисунком, — выдавливаю я, пропуская карточку через аппарат. Зеленый цвет гипнотизирует меня, лишая речи.

***

...Есть! Взяли. Щупальца ползут вверх. У меня получилось! Первый раз в жизни что-то получилось у меня самой. Достаю из специального отсека добытую жемчужину. Большой гладкий шарик, отливающий розоватым перламутром. Катаю его в ладонях, он еще влажный. Можно пойти и обменять его на Ред.

В левом иллюминаторе вижу крупное коралловое скопление, очень красивое. Почему не полюбоваться, пока есть время. Рычаг на минимум, поехали влево, жемчужину сжимаю в кулаке.

Кораллы — это живые существа. Сначала живые. А потом из их скелетов образуются рифы. И острова. Такие, на котором стоит наш город. Вот они, окостеневшие полипы. Да здесь, оказывается, много колоний, как я сразу не заметила. Жалко, что батискаф не может двигаться дальше. Впереди, похоже, настоящий коралловый замок.

Но что это? Ближайшее скопление наконец ясно высвечивается на экране, то же самое я вижу и в обоих иллюминаторах. Мне кажется... Я вижу лица. Лица моих знакомых, родных и друзей. Вот Рита, дед, а это мальчишки с площади, мама, Эльдар, Толик, мои друзья ситеры, отец, Сашка, маленький черноглазый сын гастарбайтеров, Даша, еще кто-то малознакомый, и еще... Как их много. Они все здесь.

Непостижимо.

У меня заканчивается кислород, но я не в силах начать подъем, я смотрю на них. Все дорогие мне люди — остов нашего города. Его опора. Так вот, что такое Возраст соответствия.

А я? Готова ли я? И есть ли у меня, что предложить городу?

Разжимаю ладонь. Кислород на критической точке, и батискаф начинает всплывать автоматически. Становится светлее...

* * *

Становится светлее — прохладный майский ветер разогнал облака.

— А дальше?

Мы идем по дорожке от гимназии. Мою старшую дочь не приняли в пятый класс — не хватило двух баллов. Зато младшую взяли в первый с удовольствием. Слезы, крик: «Почему ей всегда везет, а мне нет?!» Пришлось рассказать собственную историю. Таня уже не всхлипывает — слушает с интересом.

— Дальше? На следующий день я приняла предложение твоего папы, и мы пошли в загс. А через полгода папа закончил ординатуру и отправился работать на материк. И я вместе с ним, конечно.

Улыбаюсь и смотрю на дочку, она ужасно похожа на Толика. Они обе на него похожи.

— А карту? Красную карту ты получила?

— Да. Одновременно с билетами на самолет. Прощальный подарок города...

— Только через три месяца? И все-таки уехала?

Ее глаза становятся круглыми, как две луны.

— Конечно, — обнимаю дочку и прижимаю к себе. — Дело ведь не в карте.

* * *

Я возвращаю жемчужину в спецотсек.

На экране видно, как она медленно выкатывается из желоба и опускается в темно-синюю глубину.