Третий песец оказался пушистым и симпатичным.
Мишка так и записал в журнале: "Песец выглядит полным". Подумал и добавил: "Он может быть беременной самкой, потому что как раз сезон".
И ведь все равно Михаил Иванович найдет, к чему придраться. Он считает, что Мишке наблюдательности не занимать, но не хватает фантазии, а без фантазии толку из Мишки никакого не выйдет.
Мишка подключился к нужному каналу и помахал в экран рукой.
Михаил Иванович уже поджидал его на базе с новыми материалами.
— Ну как статистика? — привычно спросил он. — Набирается?
Мишка кивнул и потряс бумажным журналом, изрядно распухшим за последнюю четверть.
Толстая тетрадь с желтоватой пористой бумагой стала его гордостью. Если в начале учебного года он еле-еле управлялся с писаниной и к вечеру жалобно ныл, дуя на измученные пальцы, то сейчас, ближе к лету, ни буквы, ни цифры страданий не вызывали. Он быстро расчерчивал новый лист в таблицу и даже научился делать зарисовки чернилами, осторожно обводя значимые детали и усаживая пояснения на стрелочки.
И стеснение, которое он испытывал поначалу, ворча на старомодность задания, давно уже испарилось, растворилось и рассеялось. На промежуточных отчетах в школе он с особой торжественностью гасил проекторы и доски, включал верхнее освещение, водружал на кафедру толстую тетрадь и под недоуменные, а затем удивленные и восхищенные взгляды девчонок уверенно, неторопливо и убедительно рассказывал о своей работе.
"Проект", обязательный к исполнению каждым учащимся, нудное и непонятное занятие, перестал быть пугающим, когда Мишка связался Михаилом Ивановичем.
На передачу, которую тот вел, Мишка наткнулся случайно, перебирая каналы в поисках "чего-то интересненького". Конечно, задание можно было получить и в школе, креатив из классного руководителя образовывался со страшной силой, и, разумеется, выполнение такой работы оказалось бы несложным: учет индивидуальных предпочтений, желание и способность работать группой, прочая ерунда, на которую сам бы Мишка внимания не обратил, но для учителя очевидная... но все это было бы не то. Мишка чувствовал бы себя маленьким мальчиком, действующим по указке, а ему так хотелось самостоятельности, чтобы все вокруг поняли: вот он такой молодец, еще только в шестом классе, а может справиться и один.
Михаил Иванович забавно рассказывал про мелкую живность и карликовые растения, перемежая блоки с мирной жизнью на базе с пятиминутными вставками бескрайних снегов. Он так увлеченно говорил о неких прожилках на листочках корявого растеньица, так вдумчиво ковырялся в потрохах брошенного медведем тюленя, что Мишка не удержался от маленького хулиганства и написал: "А в чем смысл вашей работы? Можно выделить из нее идею и представить на защиту мне в школу?" Сразу же после отправления сообщения Мишка раскаялся и почти придумал мешок извинений, но Михаил Иванович ответил быстро и подробно. Он перечислил свои регалии, причем половина этих степеней, титулов и званий Мишке ни о чем не говорила, он распознавал только слова "заслуженный" и "почетный", затем назвал темы ближайших передач и тех, материала на которые у него еще недостаточно, пообещал, что для Мишки у него найдется немало интересного, и предложил приступить к занятиям немедленно.
Слегка опешив, но все еще пребывая в том самом легком хулиганском азарте, Мишка согласился.
В школе работу одобрили, оценив серьезность людей, с которыми Мишка связался. Запрос с базы, причем не электронный, а письмом спецпочты с сургучными печатями снаружи и темно-фиолетовыми внутри, важность помощи обычного школьника для освоения труднодоступного региона и так далее. Директор был готов выставить отличные оценки за год по всем предметам наперед, а Мишке пришлось отрабатывать выданное авансом доверие по полной.
Да он, наверное, и сам не хотел бы оказываться, затянуло довольно быстро.
Рослый Михаил Иванович работал увлеченно и Мишке свою увлеченность передавал. Пока он рассказывал про кладку неизвестного подвида гаги, поясняя, с какой стороны подходил, как удалял укрытие, как соберет все назад, Мишка расчерчивал при помощи пластмассовой линейки и карандаша таблицу и нумеровал графы. Числа с непривычки он терял или повторял, но Михаил Иванович, ковыряясь в гагином гнезде и описывая вслух рисунок на скорлупе, ухитрялся заметить ошибку и мягко настоять на исправлении. И чем дольше Мишка упирался, тем больше пятнышек ему потом приходилось зарисовывать по памяти, ведь Михаил Иванович уже пятился по своим же следам и затем шел дальше, а таблицу требовалось заполнить, такой был установлен закон.
— Отзанимаемся с тобой — попросись на "проект" к учителю словесности, — добродушно пробухтел Михаил Иванович, оборачиваясь к камере. — Пишешь ты уныло.
— Это же отчет, в нем только наблюдения и выводы, — отчеканил Мишка. Иногда Михаил Иванович ловил его на подобных вещах, скажет про что-нибудь очевидное, а потом будет час объяснять, почему Мишка не должен ему верить. Птенец слаб не потому, что маленький, а потому что лежит с краю. А вот с краю он лежит как раз именно потому, что слаб. И пойди найди концы, что чему было причиной!
— Так один вывод — это тебе еще не выводы, — развел руками Михаил Иванович и вытащил из-под стола вяло упирающегося зверька. — Вот гляди, — сказал он, водружая песца на грубо обструганный стол и поворачивая его перед камерами. — Со всех сторон гляди. Ты его не видел еще ни разу, а вот сейчас мне и скажи, он полный?
Мишка пригляделся к пегой шкуре.
— Ага.
— И как, он, по-твоему, здоровый?
Мишка призадумался. Михаил Иванович явно ждал развернутого ответа.
— Шерсть не слежавшаяся, не клочковатая, блестит, бока округлые, ну да, здоров. А если это самка, то она в положении, а значит, тоже здорова.
Михаил Иванович, щелкнув пальцами, продемонстрировал что-то маленькое, влажное и мерзкое, скормил это мерзкое быстро обернувшейся пестрой морде и задал наводящий вопрос:
— Что же может делать здоровый полный песец посреди белого дня у меня на столе?
Мишка схватился за голову и протараторил:
— Это был больной песец, которому наставал полный, поэтому вы наплевали на правила отстраненного наблюдения, взяли его на базу и выходили. Вот он сейчас и откормленный, и почти ручной, и лишнюю шерсть с боков о прутья клетки вычесал. А был бы здоров, носился бы сейчас в поисках еды и линял бы клочьями.
— Мо-ло-дец, — кивнул Михаил Иванович. — Пятый песец тебе на эту неделю, сиди, описывай, пятерку получишь. До связи!
***
— Я дома, сынок! — крикнул папа из прихожей.
Мишка прошлепал к нему навстречу и степенно пожал протянутую руку, так как на шею не бросался еще с прошлого года.
— Привет! Что-нибудь вкусное принес?
— Посмотри на часы. Поздно уже, да мне и нельзя после занятий в зале, — степенно сказал папа, поджимая губы. Спортивную сумку он раскрыл, положил у двери в санузел, а плоскую папку с бумагами понес в свою комнату. Тапками, пока мамы не было, пренебрег, как и сын.
— Да я и про себя спрашивал, — передразнил его Мишка, разочарованно возвращаясь к своей тетради. Первые двадцать минут после возвращения отец бегает по квартире, переодеваясь, раскладываясь, развешиваясь и закидываясь в стирку, лучше под ноги не попадаться.
— Все еще считаешь песцов? — поинтересовались у него над ухом.
Мишка развернулся и получил в руки огромный теплый бумажный пакет с дурманящими запахами.
— Откуда ты его достал? — удивился Мишка, запуская руку внутрь, выуживая первым делом то, что мама точно запретила бы, и оставляя на потом то, что, скорее всего, мама не одобрила бы. Работа с Михаилом Ивановичем научила Мишку планировать свои действия разумно, а до маминого возвращения оставалось меньше часа.
Папа развел руками, показывая, что больше у него ничего нет, а спрятать негде.
— Хотел тебе напомнить, что у меня всегда есть возможность тебя прокормить, а если будешь меня слушаться, то и сам голодать никогда не будешь.
Мишка страдальчески закатил глаза. Папа — лучший друг, советчик, авторитет, защита, забота и опора. С папой у него полное взаимопонимание, за исключением того факта, что папа — зануда.
Михаил Михайлович носит темные костюмы, безупречные рубашки и начищенные ботинки, состав тканей его одежды всегда соответствует сезону и температурному режиму, галстук, как и положено, слегка отстает от моды, длина носков вычислена при помощи магии, а автомобиль и аксессуары отстают от принадлежащих боссу и опережают принадлежащие подчиненным.
Михаил Михайлович охотно и с удовольствием оплачивает счета супруги и балует сына, но его стремление провести Мишку по жизни за собой, держа за ручку, Мишку здорово напрягает.
Нет, истину "в школу ходить за оценками, а на работу за деньгами" Мишка осознал и принял давно, но ему все равно иногда казалось, что ускользает что-то главное, и это главное он почти хватал за хвост то на прогулке с друзьями, тот в футбольной секции, то в походе в кино с Таней, но к вечеру, возвращаясь домой, все равно упускал.
В нынешнем же году страдания и терзания чуть подотстали, проект жрал много времени, почти все свободные часы уходили к песцам, Мишка почти забыл о разногласиях с папой, но папа, оказывается, все замечал.
— Я тебя слушаюсь, ты же знаешь.
— Ну, раз слушаешь, — папа подкатил себе стул и сел напротив Мишки, исполняя невесть кем присоветованное "смотреть детям в глаза на одном с ними уровне", — тогда я вот что тебе скажу. — Михаил Михайлович ткнул пальцем в сторону выключенного экрана. — Это ты сейчас сдашь, получишь свою оценку в итоги года и забудешь. Хорошо?
— А ты мне купишь собаку?
— Нет. Собаку нам держать неудобно.
— Машину?
— Рано.
— Разрешишь гулять допоздна, а потом всю ночь играть?
— Нет, это неразумно.
— Пиво, сигареты?
— Что?
Папа так испуганно дернулся, что Мишка осознал: переборщил.
— Ла-а-адно, — протянул он. — Сворачиваю торги, от тебя не поступило ни одного серьезного предложения.
— Тебе это все равно ничего не будет стоить, — вкрадчиво заметил папа. — Год заканчивается, в каникулы запланировано достаточно других интересных занятий, ну а следующий год принесет что-нибудь новенькое.
— Тогда я не понимаю, зачем ты затеял этот разговор, ведь скоро все и так закончится, — сказал Мишка, пытаясь казаться серьезным. Быть серьезным он не любил, девочки охотнее общаются с весельчаками, ребята дружат с балагурами, учителя обожают открытого наивного старательного мальчика, а всерьез ему хотелось на равных говорить только с папой, ну и с недавнего времени с Михаилом Ивановичем.
— Потому что я хочу, — проговорил папа, открывая Мишкину тетрадь, — получив уведомление об окончании года, полюбоваться на твои отличные отметки и забыть об этом кошмаре.
Особенностью желтой пористой бумаги является пузырение и топорщенье исписанных страниц, поэтому отчет открылся ровно-ровно на последней записи.
С разлинованных строк на Михаила Михайловича уставился старательно зарисованный серым и рыжим карандашами полный песец. Запечатленный в той самой позе, в которой Мишка его увидел: изогнувшийся за лакомством и выдергивающий из невидимого захвата хвост, растопыривший лапы и раскрывший пасть, обладающий теми самыми признаками, по которым можно определить его пол и уж никак не спутать с беременной самкой, был он пусть и не высокохудожественным, зато вполне натуралистичным изображением.
— Какая гадость, — искренне воскликнул Михаил Михайлович.
По его брезгливому выражению Мишка догадался, что наконец-то научился изображать нужное отличие без лицемерия, с приданием достаточной выпуклости и объема.
— Мне пообещать-то нетрудно...
— Вот и пообещай, — кивнул папа, не решаясь закрыть разворот. — А то уже совсем никуда не годится. Столько времени, сил — на что? Надо тебя на какие-нибудь полезные курсы записать...
В прихожей послышались стук и грохот.
— Вот и я! — сообщила мама, налетая на обоих Михаилов и кружась по комнате. — Что у вас тут в пустом пакете? А что было? Вы же это, надеюсь, не ели? А тут что нарисовано? О, песец! Какой фактурный, просто прелесть. И эта расцветка, она чудесна. Я хочу ее вышить. Сделаешь мне схему? Нет, я хочу вышить ее гладью, смотрите, видите направление волосков? Они просто созданы для глади, все уже готово, и схема не нужна, да?
Она улетела на кухню и хлопнула холодильником, а Мишка поспешил закрыть тетрадь.
— А маме нравится.
— Иди в художественную школу и рисуй голых баб, раз ты такой натуралист, я не буду против, — прошипел папа, прекрасно зная, что тяги к рисованию как таковому у Мишки нет. — И ей твое фанатичное бесцельное занятие тоже не нравится, уверяю тебя.
— О чем шипите? — поинтересовалась мама, возникая на пороге комнаты с бутылочкой йогурта в руке. — Вы ужинали? Знаете вообще, который час? Не хочу больше видеть эту страшную картинку, зимой у тебя песцы лучше были. Белые такие, пушистые, как раз на шубку.
— И гаги на подушку, — согласился Мишка, стараясь не смотреть на торжествующего победу папу.
По Михаилу Ивановичу, конечно, Мишка бы скучал, но по самой работе? Закончится так закончится, и ему совершенно было непонятно, из-за чего волновался папа.
***
Мишка получил свою пятерку — заверенную кучей согласующих подписей, снова с письмом и печатями. Классный руководитель похвалил, приведя в пример другим, не столь деятельным ученикам, и пожелал не сбавлять темп учебы на каникулах, чтобы на следующий год с новыми силами...
Вечером, нагулявшись до стертых пяток, Мишка ввалился домой с одним желанием — картинно забросить тетрадь через плечо, чтобы она перекувыркнулась в воздухе и проскользила по паркету до балконной двери.
Он схватил в охапку плод своих трудов, размахнулся и...
Мишка подтащил стул к экрану и включил нужный канал.
Мишка был обычным мальчиком, в меру грубоватым, в меру усердным, иногда вежливым, иногда грубоватым, но сейчас он вполне искренне хотел одного: поблагодарить Михаила Ивановича за помощь, пока родителей нет дома.
Камера выхватила "учебную" комнату, но самого Михаила Ивановича Мишка не заметил.
Он переключился на внешний вид базы и никого не обнаружил, переключился на стационарные камеры: нигде никого, кроме тощей ощенившейся самки, которая тащила что-то четырехногое своим маленьким песцам.
Мишка хотел было приблизить изображение, но вспомнил, что он уже ничего делать не должен.
Он вздохнул и вернулся в первую комнату, чтобы оставить Михаилу Ивановичу сообщение.
— Здравствуйте! — сказал он и остановился в надежде, что ему ответят.
— Привет-привет! — бодро отозвался тихий хрипящий голос.
С лавки у дальней стены приподнялось то, что издали Мишка принял за охапку телогреек.
— Михаил Иванович! — закричал Мишка. — Что с вами? Вам плохо?
— Мне нехорошо, — ответили ему.
— Могу я вам помочь? Вы болеете?
Михаил Иванович отмахнулся:
— Постарайся об этом не думать. Теперь уже все закончилось... может, и хорошо.
Мишка отодвинулся от экрана и растерянно заморгал.
— Вам же отдыхать надо. Шли бы вы, полежали нормально. А я тут со спасибами и вопросами.
— Вопроса-а-ами? — протянул Михаил Иванович и окончательно высунул лицо. Мишка, привыкший видеть его с ухарскими бакенбардами, вздрогнул, обнаружив клочковатую бороду. — Правильные вопросы можно и послушать.
— Да нет, я так... — Мишка смолк, но привычка отвечать под требовательным взглядом осталась, пусть этот взгляд нынче мутный, да и общаться уже не обязательно. — Все хотел спросить, ради какой конечной цели вы... мы... мы это делаем?
— Гхе... гхе.
— Ну то есть я сам же отвечал: изучение популяций, взаимное влияние, природная ценность, охрана ресурсов, освоение, стратегическое и экономическое значение, но все это похоже на некие отговорки, да? Как все наоборот, не работа, потому что надо, а нам будто очень хочется — и мы придумываем, зачем это может пригодиться...
— Гхм... Гх-х-х, — Михаил Иванович кивнул, завалился обратно на скамью и натянул телогрейку на голову.
— Все ты верно сказал, — холодно сказал невесть откуда появившийся папа и выключил экран. — А я — глупый болван, только сегодня узнал, какое никчемное существо морочило тебе голову. Он же просто издевался над тобой, заставляя выполнять бесполезные действия. Все твои писульки продиктованы спившимся бродягой-неудачником, который видел твой образ жизни и завидовал.
— Папа, он болен!
— Я вижу.
— Да нет, не так. — Мишка протянул руку включить экран снова, опустил, поднял и вцепился себе в волосы. — Он болеет, папа, ему плохо. А там, знаешь ли, холодно.
— Современные технологии позволяют создать комфортные условия проживания в любых климатических зонах.
— Особенно полезно то, что ты сейчас сказал, тому, кто не может разогреть себе чайник.
Мишка и Михаил Михайлович стояли друг напротив друга и метали молнии.
— Мой сын превратился в зануду.
— Я дополнительно занимался с учителем словесности по совету одного хорошего человека.
— Твой хороший человек сам распорядился своим путем. Тебе такой путь не нужен.
— Давай пока не будем обо мне. Ты ему поможешь?
***
Деньги могут многое. А денег у Михаила Михайловича было достаточно.
Менее чем за сутки Михаил Михайлович с сыном добрались не только до указанной в Мишкиных документах базы, но и до отдельного пункта, вынесенного для наблюдений в труднодоступной зоне. Сотрудники базы, накормив и обогрев красивого приятного спонсора, держащего за руку испуганного мальчика, удивились требованию, но предоставили им транспорт до запрошенного места.
Мишка влетел в так хорошо знакомую ему комнату первым, отпихнул бросившегося под ноги полного песца и замер, обнаружив Михаила Ивановича бодро вышагивающим вокруг любимого стола и наносящим на карту цветные точки.
— Вы живы, — сказал мальчик.
— Ну вы же вылетели, — невпопад ответил Михаил Иванович и протянул ему руку.
— Да что вы, блин, себе позволяете? — закричал рафинированный и выдержанный Михаил Михайлович. — Мишка всех на уши поднял, мы вам лекарства везем из спецаптечки!
На пол полетел темно-зеленый ящик с крестом. Упав, ящик не открылся и даже не звякнул. Песец сунули в скважину черный нос и фыркнул, так ничего и не уловив.
— Мишка задавал правильные, но очень тяжелые для меня вопросы, — улыбнулся Михаил Иванович. — Настолько тяжелые, что даже вот этот ко мне пришел.
Зверь вопросительно поднял морду вверх.
Опомнившийся Мишка достал из кармана пакет, переданный ему папиным знакомым "от специалистов по пушнине", и пошел искать миску.
— Вы заморочили ему голову, — сказал Михаил Михайлович. — Я хочу, чтобы он сейчас увидел и осознал разницу. Вот я — у меня есть все, я выбрит, здоров и ухожен. А вот вы...
Михаил Иванович отложил карандаш и линейку, взял ластик, транспортир и выпрямился.
Вернувшийся в комнату Мишка и в самом деле смог увидеть их обоих рядом.
А разницы-то особой и не было. Пусть один в дорогой спортивной куртке, а другой в растянутом свитере с зацепками, пусть один выбрит до вампирской синевы, а второй украшен бакенбардами добропорядочного пирата на пенсии, оба они выглядели очень похожими.
Одного роста, одинаково широкоплечие и статные, с одинаково веселыми глазами на одинаково открытых честных лицах. Точно такие же глаза на таком же лице Мишка видел в зеркале по утрам.
— А у меня ничего, — развел руками Михаил Иванович. — Я не имею ничего, даже бритвы. Что до здоровья, боюсь, у меня его тоже нет. Как и меня самого, наверное.
Мишка сел на пол и обхватил лизучего вонючего песца обеими руками. Песец был из какого-то понятного мира.
Михаил Михайлович прищурился и впервые внимательно посмотрел на Михаила Ивановича.
— Ну а что? — сказал тот. — Разве ж вас, Мишек, переубедишь? Вот ты куда хотел?
— На Марс я всегда хотел, в кружок ходил, в секцию записался, в отряд вступить готовился, — прошептал Михаил Михайлович.
— А я куда хотел?
— За романтикой ты хотел в лес идти, — прошептал Михаил Михайлович еще тише. — А шел по партийной линии. И шел, шел, и вдруг пропал, уже почти министр. А я плакал, между прочим. Мне тридцать лет было, ты пропал, а я плакал, думал, где же ты, тебе было плохо.
Михаил Иванович замотал головой.
— Не надо сейчас. Прошло уже все. Кто где был и как ему там было, того там нет. Главное, сейчас у меня есть вы, Мишки, и вам должно быть хорошо.
Он погладил сына и внука по одинаковым, аккуратно подстриженным головам и легонько подтолкнул к выходу:
— Идите уж. А то проводник решит, что вы ку-ку, болтаете в заброшенном помещении между собой, будто ради этого приехали. Постараюсь быть на связи.
Мишка не удержался и на прощание ткнулся деду головой в пузо. Так-то он его и не помнил почти.
Михаил Михайлович обнял отца тепло и неуклюже.
А песца с собой забирать не стали, открыли дверь и выпустили в короткое арктическое лето.
И куда уж он там дальше пошел...