Под ногой предательски хрустнула ветка.
— Она здесь!
Луч света от походного фонаря осветил сжавшуюся под хлипким кустом фигурку.
— Попалась, маленькая мерзавка.
Преследователи окружали ее с трех сторон. Глэдис встала и выпрямилась. Обкуренные подонки не чувствовали усталости, не плутали в темноте, не обращали внимания на грязь и сырость, а если и падали, то продолжали движение: сначала ползком, потом на четвереньках, потом все той же ленивой ублюдочной рысцой, с которой еще с полуночи начали свое преследование.
— Ха-арошее деревце, — сплюнул Тимми. — Приметное. Тут мы ее и закопаем.
— И малышка хорошая, — поддакнул Гарри. — Сама пришла, тащить не надо будет.
Глэдис завела руки за спину и попыталась на ощупь отломить прут, но ничего не получалось.
Третий мерзавец, чьего имени она не знала, оступился и съехал в малозаметный овражек.
— Это не дерево! — крикнул он. — Это... бересклет, во! И под ним яму надо рыть, а я тут как раз готовую нашел. Ведите сюда.
— Ты помойку какую-то нашел, — членораздельно возразил Тимми, и Глэдис поняла, что сил у них у всех вполне еще хватает, а дурман только подстегивает и дополняет фантазии. — А мне нравится этот куст. Мы ее тут оставим, а летом приедем и посмотрим на травку. А через год привезем веночек с ленточками, повесим вот там и еще посидим, покурим.
— Да! — крикнул Гарри, вытирая рукавом одновременно слюни и сопли. — Хочу сидеть под бересклетом. Цветочки сиреневые, травка зеленая... — Он проморгался и еще для верности протер все тем же рукавом глаз. — Только это не бересклет, а лох. У него ягоды красные с серебром, можно их будет есть.
— Это вы лохи! Дебилы! Вы запомните, значит, копы найдут. Овраг лучше. И у его края тоже можно сидеть.
— Достал своей ямой. Ну чо у тебя там?
Тимми перевел фонарь на третьего, пытаясь рассмотреть, что там за соблазнительное местечко, и Глэдис предприняла еще одну попытку. Она раздвинула ветки позади себя и подралась сквозь них, оставляя клочья платья на мелких колючках.
Бежать можно было только в одну сторону, к дороге.
К той самой, от которой она убежала несколько часов назад, выпрыгнув из машины.
Судя по всему, за это время они сделали круг и вернулись обратно. Вон то темное пятно — колымага Тимми, вон резкий поворот, единственный ориентир, по которому она могла бы найти это место, но теперь-то ясно, что послужит он не ей. По весне этот поворот навестят Тимми с дружками и славно покурят на могилке Глэдис.
Под их яростные крики она увеличила шаг. В пятый или шестой раз за ночь, а вдруг на этот раз получится.
Спасение своей шкуры в темном лесу — это не утренняя пробежка по дорожкам ухоженного парка с плеером в ушах. Тут постоянно приходится сбоить, прерывая размеренность дыхания, и очень быстро накатывается давящая духота, перекрывающая горло и останавливающая сердце. В ушах вместо музыки стучит собственный пульс, а во рту не легкая сухость с предвкушением глотка минералки после остановки, а кисло-тошнотный запах собственной паники. От этой паники замедляются движения и возникают ошибки.
Снова не успела увернуться, получив веткой по морде.
Снова неудачно вступила в ямку, пока еще не подвернув ногу, но уже подхватив ноющую боль.
Почему-то ныли плечи. Жар охватывал все тело, и под его обжигающими волнами кусал промозглый весенний холод.
На дорогу она выскочила прыжком, понимая, что осторожно перебираться через канаву уже бесполезно. Асфальт встретил ее приветливо. жестко вдарил по подошвам туфель: «Беги».
Силы еще были, а мыслить уже не получалось.
Гарри ломился за ней следом, третий чуть подотстал, но Глэдис уже знала, что обостренное чутье подскажет ему, куда надо двинуться наперерез.
Тимми уже добрался до своей машины и включил фары.
Глэдис бежала к повороту, слабо надеясь, что сможет хоть ненадолго, но укрыться за ним.
Или сбить погоню с толку, продолжив путь через лес с другой стороны дороги.
Но там снова темнота, да еще скользкие камни, один из которых, полуразрушенная скала, как раз и вызвал изгиб дороги.
Если бы Глэдис могла сейчас забраться на него.
Если бы она могла быстро скакать по его младшим братьям, не рискуя свернуть себе шею.
Она задержалась и потрогала поверхность скалы: сухая, но гладкая. Подтянуться не удастся.
А позади скалы...
Позади ни черта не видно.
Можно бы было двигаться ползком, пригибаясь и распластываясь, но с фонарями они ее быстро обнаружат. И снова начнут окружать, медленно, неуклонно, падая и поднимаясь, мерзкие изобретательные зомби.
Глэдис убрала руку со скалы и побежала вперед.
Пусть давят колесами, больше она не свернет с дороги.
Далеко от поворота она убежать не успела, Тимми поймал ее светом фар и теперь весело жал на клаксон, наигрывая залихватскую мелодию.
Гарри орал попеременно: «Давай газку!» и «Подожди меня, так нечестно!», а третий улюлюкал во всю глотку.
Глэдис захотелось остановиться и развернуться.
Но если Тимми затормозит и все произойдет не мгновенно?
Только бежать.
Она еще поднажала, все равно экономить уже незачем. А если бежать очень быстро и раздразнить его, тогда уже просто переедет без всяких издевательств.
Или раньше откажет сердце, а тогда уже будет все равно.
Свет фар сзади внезапно пропал. Звук мотора тоже заглох.
Зато и то и другое появилось спереди.
Глэдис осталась посередине дороги, намереваясь остановить встречного водителя.
Кто бы он ни был, пусть либо подбирает ее, либо размазывает своими колесами.
Встречный автомобиль затормозил крадучись.
— Садись.
В уютном салоне сидел загорелый блондин и ласково ей улыбался.
Глэдис упала на заднее пассажирское сиденье и медленно втянула за собой ноги: длинные, прекрасные, повод для зависти всей школы, теперь они отказывались ей служить. Не получалось даже подтянуть их к подбородку и обхватить.
Дверца захлопнулась сама. Щелкнул замок. Водитель взял с переднего сидения плед и, элегантно изогнув руку, бросил его пассажирке.
Мягкая ткань накрыла Глэдис почти всю целиком, спрятав и ноги, и плечи, и руки.
— Там... эти... — Она вытянула вперед шею, носом и подбородком указывая в сторону поворота.
Тимми затаился, выжидая, пока неожиданный спаситель уедет, или не желая отсвечивать. Но что, если они решатся напасть на них двоих сразу? Надо либо убираться отсюда, либо разбираться с ними.
— Ага, вот ты как, — вздохнул незнакомец. — Я-то думал, прежде всего надо позаботиться о тебе самой, но ты хочешь конца истории. Итак, что хочешь делать? Идем на таран?
«Маньяк, — поняла Глэдис. — И с ним тоже разговаривать бесполезно».
— Не надо, — сказала она и тихо добавила: — Машину жалко.
Плед вдруг показался еще пушистее и мягче, а по ногам прошелся ласковый теплый ветерок.
«Обогрев включил, гад, хочет, чтобы я расслабилась».
— Дело только в моем авто? Не вопрос. — В противовес уютной обстановке салона голос водителя зазвучал холоднее. — Я могу пойти и переломать им руки-ноги.
«А я бы в это время уехала далеко-далеко в этой прекрасно машинке». Но раньше, чем Глэдис успела всерьез продумать эту мысль и рассмотреть приборную доску, ведь с маньяка станется бросить ее с пустым баком или забрать ключи, у нее вырвалось:
— Ой, не надо.
Блондин обернулся к ней, насколько позволял ремень, снова протянул руку и бережно поправил краешек пледа у горла:
— Девочка не любит грязи? Я могу перестрелять их, — жестом фокусника он продемонстрировал блестящий револьвер. — По одной аккуратной дырочке в центр каждому или по две симметрично. Или лучше в сердце и в лоб?
— Нет, — отчаянно замотала головой Глэдис.
— Хочешь сделать это сама? Я помогу.
Он протянул ей револьвер рукояткой вперед, и Глэдис наконец прорвало:
— Нет же! Ничего не надо с ними делать! Подвезите меня до людного места или до полицейских, я сделаю заявление, я знаю имена двоих из них, их всех быстро найдут, никуда они не денутся, разве что сразу разобьются.
— А если они найдут другую дурочку, которая согласится на предложение бывшего одноклассника подвезти ее после танцулек?
— Если мы поедем прямо сейчас, то их возьмут еще до рассвета. Вряд ли до этого времени они много успеют натворить.
— Ок. Пей чай. Выпьешь кружку, разверни сэндвич и налей себе следующую.
Револьвера уже не было. И участок с изгибом и со скалой остался далеко позади, автомобиль развернулся почти на месте, но настолько плавно, что Глэдис не пролила ни одной обжигающей капли из внезапно оказавшегося в руках термоса.
Сэндвичи нашлись в кармашке на дверце, а хрустящий пакет, в который она уткнулась распрямившейся наконец коленкой, содержал теплую флиску и спортивные брюки.
— Ешь, пей, переодевайся, вспоминай все полезное, чем сможешь поделиться с полицией, — сказал ей прекрасный блондин и помчался в сторону оживленного шоссе.
***
— Эй, пацаны! А тут мобилы не ловят.
— Да ладно!
— Точняк!
Васек лениво почесал репу. Думать не хотелось, хотелось расслабиться и выпить. Причем выпить скорее для галочки, чем для удовольствия. Десять часов за рулем, долгожданный отпуск, пусть еще весна и прохладненько, зато тишь, благодать, природа, рыбки...
— Зато Светка твоя не докопается.
— Ни Светка моя, ни Танька твоя, угу.
Теперь уже к паникующему Димону присоединился Серега. Татьяна его — баба видная и чертовски ревнивая. Если уж не дозвонится, добра не жди. Хоть и провожала их сама лично, проверяла, сколько чего в машину положили, не оставили ли еще для кого места. Полдороги ржал Димон, припоминая, как Танька ладошками расстояние между рюкзаками вымеряла: да-да, как раз для новой зазнобы место, если та согласится в позе рыболовного крючка ехать. И Thule на крыше попросила открыть, на цыпочки встала, рот раззявила, чтобы лучше видеть, что там между прорезиненными комбинезонами и сапогами вложено, а ну как волоокая дива умостилась? Тело в струнку вытянула, а пяточки поджала?
И уж угомонился было Димон зубоскалить, нет, опять прорвало.
— Она знает, что здесь вышек нет.
— Одно дело — знать, а другое — бац! Пацан со связи пропал. И ни эсэмэсочки нет, ни сообщеньица нет. Не иначе как подсадили себе бабу, как только город покинули.
— Ну завтра найдем связь, к дороге вернемся, если что. Все, давайте вещи разбирать.
Все трое развернулись и побрели назад к машине.
Которой на перешейке возле озера уже не было.
А была она в самом озере, вместе со всеми вещами, снаряжением, спичками и топориком.
— Серег, ты не глушил мотор, что ли? — спросил Васек.
— И мобилы не ловят, — с тоской повторил Димон.
Свое дурацкое положение они осознали быстро.
Связи нет. До дороги далеко. Населенных пунктов рядом нет. Туристы и любители порыбачить подвалят недели через две, но за две недели и пешком до людей дойти можно.
Из еды — карамелька «Мечта» в кармане у Васька. Дочка Катюха на дорожку сунула, чтобы папу в дороге не укачивало.
И искать их тут никто не будет, потому как у Сереги было водительское вдохновение и он предложил разведать новое местечко. Вроде как у него в этих краях в юности дядя отдыхал, а было тут прекрасное озерцо в стороне от истоптанных полян.
В «пустоту» и «в стороне» друзья мало поверили, но озеро и впрямь нашлось, тихое, безлюдное и заманчивое. И пока им любовались, принимая решение тут и остаться, оно такое — ам... и съело машину.
— Хорошо хоть мы не курим, — сказал Димон. — Сейчас бы страдали, что блок на дно ушел.
— А что пивко пошло рыбин веселить, так нам и полезнее, — поддержал Васек.
Серега виновато молчал.
Надо было бросать все и идти.
Или переночевать, прижавшись спина к спине, а поутру двигать.
Но жалко было бросать машину. Может, засветло удалось бы что-нибудь достать?
— Дубак-то какой, — проскрипел Димон.
Любоваться видами они повыскакивали кто в чем, Серега в тонкой шоферской куртенке, Димон в футболке, Вася в цивильном джемпере.
— Э-э-э! — окликнули их из кустов.
— Мишка, — прошептал Димон.
Медведь был не особо крупный, зато лоснящийся и резвый.
С ловкостью дрессированных сородичей, циркачей-мотоциклистов, он пересек полянку, подрезал Димона, оттолкнул Васька и сгреб Серегу в охапку. Затем будто задумался, приложить ли добычу головой об дерево или надежнее будет сразу располосовать его когтистой лапой.
— Сюда иди, шавка блохастая, — закричал Васек, размахивая веткой.
Лишь бы медведь бросил Серегу и переключился на него, а он-то уж и бегать умеет, и на дерево запрыгнет, если что, да и вплавь еще можно попробовать.
Злобные темно-желтые глаза налились кровью. Острый конец морды поднялся вверх и, хлюпая ноздрями, потянул воздух.
— Че думаешь, трус? Принимай вызов? Оставь Серегу, давай, ко мне иди!
Васек подпрыгнул, хлопнул себя веткой по бедрам, растопырил пальцы и выпучил глаза.
— Нэ-э-э! Вот тебе! — в отчаянии он показал язык и свободной рукой сам себе состроил рожки. — Такой ты козел!
Медведь опустился на четыре лапы, подминая под себя Серегу. Тот, поначалу замерев не дыша, теперь попытался выскользнуть, вжал голову в плечи и задом выворачивался и из куртки, и из-под брюха хищника.
— Получай, скотина!
Это уже Димон подскочил сзади, всем весом обрушиваясь медведю на хребет и стуча его ботинком по голове.
Скользкой шкуре все нипочем, ботинок улетел в сторону, а зверюга, ухватив уже обоих, полусидела-полулежала на добыче.
— Вот же отморозок, — рявкнул Васек. — Чего ты к нам прицепился?
Он пошел вперед, все еще надеясь выманить медведя на себя. Ребята были пока живы и относительно целы.
— У-ыр-р, — облизнулась тварь.
— Тр-р-р! — ответили ей из леса.
Медведь попятился. Васек отскочил в сторону.
За тем местом, где он только что был, стоял трактор и озверело рычал, потряхивая отвалом.
Димон и Серега скатились к бережку.
Медведь, поджав задние лапы, злобно захрипел, завертелся и с треском веток сбежал в лес.
Из кабины трактора высунулось смеющееся дружелюбное лицо.
— Ну чо, мужики? Старинная забава, охота на медведя? Разбирай ружья!
Тракторист откинул дверцу и продемонстрировал охапку двустволок.
— Кто что любит? Не стесняйсь, у меня еще есть.
— Стой, парень. — Васек замялся, подыскивая нужные слова. — Ты ж не охотник, да? Ну его, медведя, лучше нас подбрось до людей, а то тут такая ситуация...
— Какая ситуация? Он же вас чуть не сожрал. Хорош трусить, залазь в кабину, поехали по следам, вон он тропу проложил. А вы двое берите орудия и в обход.
Димон с Серегой переглянулись и замотали головами.
— Не, пусть бежит, — повторился Васек. — Ты, хоть и на тракторе, явно не местный. Медведей здесь отродясь не водилось, да и не наш он. И шкура, и цвет, метис какой-то. И не сонный после зимовки, и поведение дурацкое. Сбежал небось из зверинца чьего-то. Добрось до людей, мы до телефона и сети выберемся, хозяина быстро найдем.
По лицу тракториста промелькнула странная тень, сгоняющая задорную улыбку, он соскочил на землю и внимательно осмотрел троих друзей, пощупали и чуть ли не обнюхал.
— А что у вас стряслось? — внезапно спросил он.
— Машина под воду ушла со всем добром. Попросили бы вытянуть, да уже бесполезно.
— Чего ж не вытянуть, раз добрые люди просят, — пожал плечами тракторист и продемонстрировал свернутую веревку.
— Да не так все просто, — невольно улыбнулся Васек. — Она совсем затонула.
— Даже если и не просто, то не очень сложно, — хмыкнул тракторист, спускаясь к воде. — Она у вас очень удачно даже тут зацепилась.
Васек протер глаза.
Груженый «Форестер» стоял на узкой песчаной полосе, будто в теньке спрятавшись под обрывом. И багажник по-прежнему был наверху, и вывернутые влево колеса упирались в кочки — в воду никак бы ни укатился.
— А как мы его не заметили? — растерянно спросил Серега.
Тракторист спрыгнул с обрыва, тяжело приземлившись на влажный песок, и демонстративно потер ладони.
— Да вы, похоже, те еще растяпы, — фыркнул он. — Ну так чё, будем вытягивать, пока я здесь, или вам так оставить?
Димон с Серегой засуетились, подавая указания и сами же их выполняя.
«И какая разница, заметили или не заметили. Подумаешь, и мотор заглушен, а корпус развернут обратно. Теперь надо тянуть, и все будет хорошо», — подумал Васек.
***
Пехоту уже давно оттеснили, распотрошили, раскидали и теперь дотаптывали по кусочкам.
Верховые сомкнули ряды и приготовились к последней атаке.
— Против сборных элефантов мы поляжем, мой командир.
— Мы не можем пропустить врага на наши земли просто так. Значит, будем погибать.
— И не попытаемся отвести хотя бы часть войск?
Военачальник покачал головой.
Полукруг бронированных элефантов неукротимо сужался.
— Что такое они делают?
Воины в алом спускались по хоботу чуть ниже глаз и размахивали руками.
— Разбрасывают доски с гвоздями, мой господин.
— Но зачем? Ах вот оно что...
Теперь верховые не могли даже просто отважно погибнуть: ноги коням оторвало бы раньше последнего рывка на врага.
Элефанты неуклонно давили.
Передние ряды опустили копья и устремились в атаку, но внезапно строй начал притормаживать.
— Кто их остановил?
Смотрящий, и так прищурившийся до рези в глазах, напрягся еще больше.
— Верховой. На гигантском рыжем крылатом коне. Скачет по первой линии и останавливает их.
— Трус! Предатель! Убейте его!
— Погодите! Они остановились, но не разворачиваются. Что-то происходит.
— Сам вижу. Отойди. Он что, колдует? Молится?
Крылатый верховой скакал, почти не касаясь земли, размахивая руками, словно сажая невидимые семена.
Перед кончиками хоботов элефантов пролегла трещина, из которой, как пики, устремились вверх растущие деревья.
За несколько мгновений нападающие сами оказались окружены непроходимым лесом.
— Их разорвало, что ли? — неслышно прошептал дозорный. — Какая страшная смерть.
Безумный лес состарился столь же быстро, как и вырос, завалился, осыпаясь гнилой трухой, сотрясаясь и шмякая, уходя под землю гнилым болотом.
Элефанты, пока еще невидимые, отчаянно затрубили в попытках освободить увязнувшие ноги. Кое-кто из их боевых экипажей пытался спастись, спрыгнув со спины, но трясина проглотила их еще быстрее. Оставшиеся собрались в верхних кабинах и приготовились к гибели.
— Ну же? — пронесся над полем зычный голос. — На раз-два добьем их?
Верховые взяли копья, приготовившись к метанию, но что-то неуловимое выдавало их нерешительность.
Элефанты погрузились уже по укрытые щитками ребра.
— Мой командир... Человечно ли это?
И старый безжалостный вояка вздохнул, бросая негромкие, но четкие слова в гнетущую тишину:
— Отставить добивать. Возьмите их в плен.
***
Дверь скрипнула, впуская в башню хозяина.
Пока он утомленно поднимался по винтовой лестнице, болезненно ступая босыми ногами по занозистым ступеням, Карина успела вскипятить чайник.
Виктор не мог есть, но ему нравился вид накрытого к чаепитию стола. Он просил, чтобы она ждала его, но как еще можно встретить того, кто ни к чему не может прикоснуться?
На все ее завлекательные наряды реакция была одинакова: он смущался, хмурился и просил одеться приличнее. Пояснял невнятными отговорками, типа ситуация кажется ему ненормальной. Карина разрывалась от горя, но придумать ничего не могла.
Со временем у них установились некие ритуалы, причем границы общения Виктор нащупал сам.
— Привет, Каринка, — устало бросил он, входя в их единственную комнату на верхушке башни.
— Здравствуй, дорогой.
Он попросил добыть ему зеркало и каждый вечер, возвращаясь домой, внимательно разглядывал свое обнаженное загорелое тело. И каждый раз, не найдя изменений, брал с вешалки заботливо приготовленную для него простыню и заворачивался в нее. Никакую прочую одежду его кожа не терпела: и брюки, и рубашки, и белье из любого нежного материала, какой только Виктор мог придумать, а Карина сотворить, жгли и кололи кожу, вызывая болезненный зуд и причиняя нестерпимые мучения.
— Сегодня весна была теплой, — сказал Виктор, как будто вчера, позавчера, десять, сто или триста дней назад ему приходилось покидать башню в какую-то другую весну.
— Сегодня ты немного схалтурил, — сказала Карина, выставляя на стол вазу с фруктами.
— О, что это, неужели виноград?
Виктор с любопытством посмотрел на мягко-золотистую гроздь.
— Тягучий, такой сладкий, что аж приторный, немного терпкий вокруг косточек, с плотной кожурой и сочной мякотью.
— Умеешь поиздеваться.
— Я не знала, что ты настолько его не любишь.
— Я люблю его. В том-то и дело, я люблю виноград, люблю его вкус, аромат и то ощущение, когда сок из-под прокушенной кожицы брызжет мне в рот!
Карина оторвала ягоду и раздавила ее пальцами.
— Ты варвар, — сказал он ей.
— Зато мы узнали, что ты любишь виноград и помнишь его вкус.
Виктор сжал кулаки.
— Еще одно бесполезное знание. Вкус вина и пива, чая и кофе, жареных бараньих ребрышек и овсяного печенья. Еще память об обладании женщиной...
Карина изогнулась, соблазнительно выставляя бюст, но Виктор отмахнулся:
— Другой женщиной. Другими женщинами. Это точно. И еще снег, по которому можно кататься, которым можно умываться и который нужно расчищать. Знаешь, сегодня я видел этих смешных мужичков... Мне кажется, я откуда-то из тех же краев, что и они. Почувствовал что-то близкое.
— Наконец-то сдвинулись. Может, будешь откликаться на вызов оттуда почаще?
— А мы можем выбирать? — усмехнулся Виктор.
Карина отщипывала виноградинки, и даже зная, что он на нее все равно не смотрит, пыталась выглядеть элегантно.
— Я — нет, не могу. Могу сопровождать тебя мысленно, могу сотворить для тебя и твоих подопечных любое чудо, создавать предметы, менять погоду и время, но только не делать выбор.
— А если я научусь его делать? Я вспомню, кто я был и откуда взялся?
— Или наоборот, — сказала Карина, одним жестом сметая все со стола в изящную мозаичную вазу. — Ты вспомнишь себя и сделаешь какой-то выбор.
Виктор подошел к окну и посмотрел на звезды сквозь решетку. За его спиной Карина ловко и привычно сотворяла мраморное ложе, единственную доступную Виктору постель. Каждую ночь Карина придумывала новые завитушки, резных львов и растительный орнамент и каждое утро с рассветом будила Виктора и под его грустным взглядом уничтожала печальную кровать.
— Почему ты сказала, что я сегодня схалтурил? Я был груб с той девочкой? Но она такая примитивная, королева красоты провинциальной школы, ах-ах.
— Девочка хорошая, по-моему, — улыбнулась Карина, вспоминая искреннюю благодарность, которую просто источала спасенная Глэдис. — Я не о ней говорила, а о воинах. Почему ты их не расспросил?
— Некогда было.
— Вот и говорю, схалтурил. А если часть верховых все еще горела жаждой крови и мести?
— Не важно. Командир велел пощадить врага, а они послушались. Как я бы разделил остановившихся и продолживших убивать?
— Виктор...
Карина подошла сзади и попыталась обнять его за плечи, но он предугадал ее движение, шагнул в сторону и вспрыгнул на мраморную плиту.
Холодный камень тоже обжигал кожу, но вполне терпимо, как горячая ванна или как песок на пляже. Виктор лег на спину и заложил руки за голову.
Карина бережно накрыла его еще одной белоснежной простыней.
— Почему-то они у тебя все успевают остановиться. Ты вытягиваешь из них хорошую сторону, как будто спасение нуждается в оправданиях.
— Я должен придать своим действиям смысл. Спокойной ночи, Карина.
— Попробуй завтра воспользоваться моим предложением, а? — тихо попросила Карина, прислушиваясь к сонному дыханию.
***
Свою гениальную идею Карина толкала ему уже давно. И столь же давно он отметал ее как бесчеловечную и недопустимую.
По теории его спутницы и компаньонки, ноша, которую они оба должны нести сквозь вечность в качестве кары за некие злодеяния, могла быть сброшена при переходе на иной уровень.
В отношении кары Виктор соглашался, потому что других объяснений не видел. И даже злодеяние, которое никак не мог вспомнить, каким-то дополнительным чувством угадывал: предательство, оставление в опасности что-то подобное, мерзкое, грязное, без возможности оправдания.
А в избавление верил слабо. Сначала надежда на избавление маячила где-то далеко впереди, но заблудших несчастных становилось все больше и больше, а успевать он стал почти ко всем весенним трагедиям на дорогах — и постепенно понял, что заменить его будет некем, даже если вдруг мировое прощение внезапно свалится на него с неба.
Они с Кариной действовали слаженно и изобретательно, понимали друг друга с полуслова, вызывали у спасенных доверие, раскаяние и светлые чувства — кому бы ни они ни служили, хозяину должен было нравиться.
А довольный работой хозяин — вряд ли легко отпустит.
И тут они приближались к еще одному совпадению идей. Карина разделяла мнение о необходимости беречь хороших работников, поэтому предлагала стать плохими.
— Дай им пропасть по собственной глупости. Пару-тройку упустишь, и нас, быть может, переведут дальше.
— Провалимся ниже?
— Перекатимся в другую параллель.
Что может быть хуже вечного голода, холода и тоски, Виктор не знал. И ему хотелось проверить догадку: пусть дальше будет хуже, но хотя бы не так...
Мешало одно: нарушить условие было не так уж легко.
Дитя выглядело синим и голодным. Закутанное в оборванные тряпки, оно брело между заледеневших стволов, вцепившись жалкой ручонкой в белую собаку. Собака смотрелась немного веселее, она была еще в состоянии помахать хвостом незнакомцу и приветственно тявкнуть.
— И куда я могу отвести тебя? — спросил Виктор, спускаясь со спины большерогого оленя и заглядывая под платок в чумазую мордочку. Оттуда на него смотрели слезящиеся-гноящиеся глаза неопределенного цвета. Из-за корок грязи, синяков и застывших выделений невозможно было различить ни черт, ни пола ребенка.
Хороший повод воспользоваться предложением Карины?
По крайней мере, неплохой.
Что может ожидать эту зверюшку в приюте? То же голодание, те же лохмотья и та же безысходность. Злобные тетки, фальшивые покровители, страдания и болезни, короткая и скучная жизнь.
Как просто — не найти в лесу никого и вернуться ни с чем.
Серо-коричневое пятнышко на тало-бурой земле.
Только белая собачка выдает несчастную парочку. Тявкает, суматошится и движется вперед.
Виктор встал и брезгливо вытер руку платком. В лесу не было зеркала, но спаситель видел себя глазами оленя, собаки и ребенка: франт в зеленовато-сером пальто, высокой шляпе и начищенных сапогах. Пуговицы блестят, из-под рукавов выглядывают кружевные манжеты, а гладко выбритое лицо обрамляют локоны парика. У такого типа найденыша примут даже без монеток в придачу: попробуй откажи.
Нет, бросать чучелко нельзя, придется отвезти.
Виктор представил, как он сейчас взгромоздит этот ходячий ворох тряпья на оленя и попробует его там удержать. Олень для верховой езды не приспособлен, шкура под ездоком болтается во все стороны, не фиксируясь на боках, хребет режет задницу, а ребра колют ноги. Если всадник — искупающий свою вину смертный, а олень — воплощение его удаленной приятельницы-колдуньи, то можно изобразить волшебное явление, но как перемещаться вместе с обычным человеческим ребенком?
Привязать поперек. А собаку бросить здесь, чтобы ни ее, ни оленя не мучить. Кстати, тоже сойдет за нарушение правил и запредельное предательство.
Виктор снял со спины оленя только что воображенные веревки и чуть не задохнулся, получив синие молнии из широко распахнутых детских глаз.
Ребенок, напрягшись изо всех сил, оторвал собаку от земли и протягивал ее Виктору.
— Ты чуть-чуть опоздал, Санта-Клаус, — сказал он осипшим голосом, сквозь который прорывались звонкие нотки. — Но мы с Крошкой Джоном тебя нашли. Он даже подрос, чтобы добраться до тебя.
Собачка, на самом деле, вызывала меньше отвращения, чистенькая, пушистенькая. Виктор взял ее обеими руками и еле-еле увернулся от слюнявого языка.
Обернувшись к оленю за дополнительной партией веревок, он увидел, что Карина уже нашла выход: позади оленя стояли новенькие расписные сани, из-под полозьев которых струилась золотая пыльца.
Да и олень, оказывается, был северным.
— Что ж, поехали, друзья мои, — сказал Виктор, опуская ребенка вслед за собакой в сказочное нутро саней и отворачиваясь, чтобы не видеть, как золотое облако окутывает дрожащее существо благодатным теплом, снимая лишнее и возвращая истинное.
Он даже не хотел знать, мальчик это был или девочка. Довезет до стен приюта и высадит не глядя. Или, если Карина подскажет дом с приличными бездетными владельцами, быстро накорябает душещипательную записку, вставит собаке в зубы, собаку высадит на порог, а ребенка прилепит рядом. И все равно на него не посмотрит, лишь бы не попадали больше в сердце эти острые синие молнии.
— Знаешь, какой был Крошка Джон на Рождество? Вот такусенький, с мышонка, — бормотал разморенный малыш, засыпая.
***
— Ты, оказывается злой.
— Что предлагала, то я и пытался сделать.
— Про собак и детей я ничего не говорила. Этим и я бы вреда не нанесла.
Виктор попросил Карину показать ему ванну. Он стоял перед большой мраморной чашей, полной прозрачной теплой воды, смотрел в свое отражение и думал, что предпочел бы глубокую дубовую купель, вода в которой кажется черной.
— Если прикоснусь к ней, ошпарит, как кислотой.
— Хочешь, я приму ее, а ты посмотришь?
Карина стояла в призывно манящем розовом пеньюаре, гладкая, прекрасная и глубоко несчастная.
— У меня, наверное, были дети, — сказал Виктор. — Слишком болезненно я их воспринимаю.
— Тоже мне редкость! — воскликнула Карина, перегибаясь через край ванны и касаясь воды пушистыми волосами. — У многих мужчин были дети.
Виктор отвернулся
— Ты ныряй туда, если хочешь, — сказал он. — Чего добру попадать зря. А я пока в окно посмотрю.
Услышав плеск, он невольно улыбнулся.
Они с Кариной завидовали друг другу. Виктор не мог получить удовольствие ни от одного из органов чувств, а Карина не могла покинуть башню. Часто она признавалась ему в своей тяге к путешествиям, говорила о жажде странствий, которую ощущала всем телом. На его вечернее «Я устал» она могла ответить «А я тут упухла», но все-таки Виктор считал, что ему тяжелее. Мир Карина видела вместе с ним, она и путешествовала вместе с ним в каком-то смысле, но она могла есть, пить, сидеть, лежать и спать, а он не страдал только во время исполнения «вызова».
— Почему ты сказала, что не стала бы вредить собакам? Ты была опасным существом?
Беззаботный плеск прекратился.
— Наверное, да.
— Интересно, а что ты такого натворила.
— Вспомни про себя сначала, потом и со мной разберемся.
— Ты так уверена, что мы были связаны? Я вот тебя в своей жизни никак не помню.
— А я помню, — горячо прошептала Карина. — Ты был для меня всем.
— На редкость бездушная тварь я, по ходу, был, — усмехнулся Виктор и в очередной раз сам себе пообещал попытаться. Сущность не меняется от перехода в иное состояние. Был способен на подлость там, и здесь сподобишься.
По поверхности воды расплывались радужные пятна.
***
А графинюшка оказалась такой дурой, что задуманное особо трудным не выглядело.
Эта взбалмошная особа, начитавшись глупых романов, чего только не учудила. И тайник за окном организовывала, и в омут записки кидала, и у дупла ночью караулила, и в бега собиралась, и верхом без седла скакала, и маменьке с папенькой бесконечно перечила, перечила, перечила... И все бы было еще ничего, как-нибудь без Виктора и обходилось бы, потому как графинюшка, пусть и круглая дура, а до поры до времени ухитрялась сама выкручиваться, но наступил наконец момент, когда бестолковость все-таки перевесила.
Перегнула графинюшка палку, осознали папенька с маменькой, что доченька она у них далеко не единственная и даже не младшенькая, а потому пора ее срочно с рук сбывать и удачно замуж выдавать.
А от перспективы счастливого настоящего замужества помутилось у графинюшки в голове настолько, что выбралась она лунной ночью в окошко, пробралась по карнизу до угла замка, да там и застыла в расплющенной по стене позе.
Упрямство звало сделать решающий шаг назло всем-всем на этом свете, а какие-то невидимые коллеги Виктора сделать ей этот шаг мешали.
И вот, когда он спустился с крыши прямо перед ней, весь загадочный, темный и в шляпе, в самой романтично скрипящей лебедке с балдахином, которую его технократичный мозг смог вообразить, в графинюшке взыграла девичья стыдливость.
— Ах, — пискнула она и попыталась подобрать юбки, а ну как неприлично снизу выглядят.
Испугавшись ее непредсказуемого поведения, Виктор приподнял лебедку повыше, чтобы уж никак под юбку не заглянуть, даже нечаянно, но нависающий над головой незнакомец в непонятном механизме вызвал еще худшую реакцию, графинюшка собралась бороться уже не за свой благородный вид, а за саму девичью честь! — и заметалась по карнизу в поисках выхода из положения, еле-еле балансируя атласными туфельками на узкой каменной полоске.
Надо ли говорить, что одновременно с этими своими движениями она вспомнила о прическе и попыталась поправить выскальзывающие шпильки, которые она перед выходом в окно, как выяснилось, слишком небрежно закрепила.
Словом, Виктор оценил все открывшееся перед ним великолепие и решил особенно не стараться. Рано или поздно, но графинюшка должна была отправиться в ожидаемый полет. А уж потом, когда Виктор увидел бы сиреневое платье, пузырящееся вокруг распластанного графинюшкиного тела на гравийной дорожке, он признался бы себе, что опоздал.
— Я сейчас закричу! — вывел его из сладких мечтаний графинюшкин голос. — И скажу, что вы меня похищаете!
— ...хотел бы помочь вам вернуться в ваш спальню, — проговорил Виктор заготовленный текст.
— Что? Прямо в моей спальне? — разъяренная графинюшка топнула ножкой, отбивая от уже и так щербатого камня здоровенный кусок. — Да вы знаете, что с вами мой жених сделает?
Виктору Карина картинку про жениха прислала, дворянчиком тот был неплохим и незлым, разве что слегка лысоватым, но это же не недостаток.
— Давайте не будем тревожить этого замечательного человека, — терпеливо предложил Виктор, подумывая, а не сбросить ли ему графинюшку самому, а то уже скоро и светать начнет.
— Ага, решили в тайне свое злодеяние совершить? — с подозрением прищурилась графинюшка и отодвинулась обратно к своему окну.
Виктор подогнал лебедку следом, радуясь изобретательности Карины: создаваемые ею машины выполняли любые маневры в любых направлениях.
«А может, еще и успею ее домой загнать».
— Ну что вы, я всего лишь хочу...
— Фи, как грубо! Мужлан, мужлан!
Сердитая графинюшка пошла в атаку, приблизилась и махнула на него своим надушенным платочком.
Что-то кольнуло в сердце, запахи лаванды, полевых цветочков и еще какого-то ароматного масла выстрелили прямо в нос — и Виктор почувствовал их. Впервые за триста, пятьсот, тысячу дней его бесконечной весны он вспомнил запах и чихнул. От чиха затряслась лебедка и спохватилась графинюшка, преобразившись в заботливую хозяйку, подбежала, осведомилась, не простыл ли благородный разбойник на промозглом ветру, перепрыгнула в лебедку, обвила обеими руками шею Виктора и прижалась к нему в трепетном девичьем поцелуе.
И ничего не обожгло его, не укололо и не распилило пополам. Не разорвалась голова и не отвалился распухший язык. Символичный, бездарный девочковый поцелуй графинюшки вернул на место утерянную голову.
Виктор вздрогнул. Мысли приходили в порядок, а мир шатался.
Графинюшка, восторженно повиснув на нем, горячо зашептала в самое ухо, и этот шепот вызвал только легкое покалывание, шаловливые мурашки по коже:
— Мы упадем и разобьемся вместе!
«Карина», — подумал Виктор.
Лебедка ревниво раскачивалась и, болтаясь, пытаясь вытряхнуть их обоих.
«Веревка! Крюк! Лестница», — быстро и привычно придумывал спаситель, но ничего не появлялось.
Он обхватил графинюшку за талию — восхитительно тонкую и гибкую безо всяких корсетов — и выпрыгнул из лебедки вместе со спасенной красавицей, лишь краем глаза заметив, как балдахин проваливается и летит вниз, накрываясь гремящими цепями.
Свободная рука скользила по камням, пытаясь ухватиться, а ноги тщетно пытались удержать тела в равновесии.
«Нельзя падать, мне-то что, а вот графинюшку жалко».
Уже теряя опору, он подхватил девушку изгибом локтя и подбросил ее в сторону окна.
Показалось, что попал.
Виктор улыбнулся и разжал пальцы.
Но графинюшка на то и была круглой дурой, чтобы продолжать искать себе приключений.
Ей бы вползти тихонечко в окошко, прикрыть ставеньки и улечься сладко спать, чтобы проснуться утром, знать не зная о творящихся за и под окном непотребствах, но это бы было слишком благоразумным для нее поступком.
Допрыгнув до окна, сия особа вырвала с корнем занавеси и, застопорив штырь, держащий их, поперек окна, бросила полосы ткани вниз своему новому знакомому. А когда Виктор ухватился за них, графинюшка, проявив силу, ловкость и догадливость, обматывая свободный конец вкруг тяжелых предметов — шкафа и комода, — втащила беднягу к себе в спальню.
За перенесенные трудности ее пришлось вознаградить пламенным, но скромным поцелуем и благодарными объятиями, после чего графинюшка пробормотала невнятные слова о наступившей с рассветом настоящей зеленой весне и потеряла сознание от избытка чувств.
Бережно приподняв графинюшку и отнеся ее в кроватку, Виктор искренне порадовался за неиспорченное будущее этой прелестной во всех отношениях девицы.
И полетел домой разбираться.
***
Башни не было, как не было моря и звезд.
Посреди ничего и перед ничем росла береза, на голых ветвях которой наконец-то распускались первые листочки.
За березой стоял гараж с проржавевшими дверцами.
Отодвинув щеколду и отжав дверь, Виктор протиснулся внутрь. В лучах света из-за его спины плясали пылинки. Они же оседали на капот брошенного автомобиля. Машина выглядела помятой, словно по ней колотили со всех сторон.
— Я упала с эстакады. Новая развязка, недостроенная, еще без ограждений.
Карина открыла обе дверцы гаража нараспашку, освещая скудное пространство.
— Зачем ты это сделала, Каринка-машинка? Я хотел тебя продать?
— Ну что ты, — грустно улыбнулась она. — Я была хорошей девочкой. Не давила ни кошечек, ни собачек, а тебе служила верой и правдой.
— А почему упала? Это я был пьян? Не справился с управлением? Заболтался по телефону? Захотел перелететь район?
— Меня повредили. Загляни внутрь, сам поймешь, что было перерезано, чтобы не заметить сразу и успеть разогнаться.
— А кто резал? Ревнивая жена?
В глазах Карины стояли крупные слезы.
— Кредиторы. Ты попытался скрыться от них, надеялся, что жену и детей не тронут, но тебя чуть-чуть опередили: меня порезали как раз в тот момент, когда ты пятился из своей квартиры, убеждая жену, что сейчас все быстро уладишь и вернешься.
— Что с ними стало?
Теперь Виктор видел их всех: Люду, Мишку и Аллусика, они висели на нем в коридоре и требовали, чтобы он успел обернуться к ужину.
— Не знаю. Я же погибла, как и ты. Но твои кредиторы — очень страшные люди, вряд ли они остановились.
Виктор постучал костяшками пальцев по капоту и увидел, как передернула плечами Карина.
— И ты, ржавая жестянка, еще считаешь, что меня надо избавить от загробного дискомфорта?
— Я тебя люблю.
— Теперь не сомневаюсь, — буркнул Виктор, выходя на свежий воздух. — Передохнули мы с тобой, поболтали, пойдем дальше работать. Ранней весной мы теперь не ограничены, вон к маю дело идет, а там и лето, и прочее так далее наступит.
— Мы успеем их когда-нибудь спасти, — заверила его Карина. — Они нуждаются в помощи, а ты вспомнил их имена.
О да. Виктор вспомнил все. И первое свидание, и свадьбу, и рождение сына, и появление дочки, и тот дурацкий день, в который его угораздило связаться с нехорошими людьми...
И последний весенний вечер он тоже вспомнил.
Слабенький дождик, скользкая дорога, визг тормозов, свой бессильный и словно удивленный мат, а потом тишина, звезды и шепот отчаянно цепляющегося передними колесами за край эстакады автомобиля:
— Пожалуйста, спасите его!