Стакан воды для герцогини

 

   

 

    Список гостей на эту неделю мало отличается от предыдущего. Точно такая же сотня имен, где-то мелькавших, кажется, известных. Я смотрю на примечание мелким шрифтом — кинофестиваль. А кто заезжал в гости «Туманному льву» семь дней назад? Элита военного командования. А, да, точно, тогда в списке не было женщин, но номеров гости заняли в два раза больше.

    Я с облегчением вздыхаю, актеры и режиссеры, люди слишком капризные, у них свой райдер-лист и очень высокие требования, а головная боль достанется не мне, а организаторам. Как бы ни старалась возглавляемая мной служба уборки угодить им, все равно потребуется какая-нибудь однокомпозиционная хрень вроде лаванды или ванили, вода с крышечкой нужного тона и звук соловья с западных земель вместо будильника.

    Я подписываю лист в трех местах: уведомлена, учту, распоряжусь. Все равно носиться по острову в поисках необходимого придется не мне, с нас обычная уборка номеров, а с порядком в ресторане будет проще.

    Актерская братия часто подслеповата и любит выпить, поэтому ни в зале, ни на танцполе, ни у бара ей уже не до недостатков.

    Я немного сочувствую оркестрантам — им придется туго, ни одной песни до конца довести не дадут, жизни научат, исполнение забракуют. Быстрее-тише-ну-вы-тут-ваще...

    Но с другой стороны, не всегда же им должно везти? При вояках инструменты можно было убирать уже к середине ночи, после того, как пяток любимых песен, исполненный хором от начала и до конца несколько раз, превращался в храпящее гудение.

    Зато нам не удавалось присесть: вся еда, предметы сервировки и интерьера разбивались, разливались и разлетались, сопровождаемые громкими криками и незамысловатой, но крепкой руганью.

    Я подмигиваю Коралине — ведущей команды стриптизеров. Коралина забирает у меня список и строит рожицу в ответ. За предыдущие дни ее девочкам приходилось списывать по тройке костюмов за ночь, но нынче грядет неделя экономии: им придется отрабатывать по номеру-двум за вечер, пока господа артисты не разогреются и сами не займут все шесты.

    Все нормально, говорю я себе, занимая свой уютный уголок, свой наблюдательный пункт, обшитый черным бархатом. Отсюда видны и столы, и сцена, и паркет для танцев, и оба входа. Пока камеры выключены, но с первыми посетителями я буду наблюдать все: туалеты, курительная комната, две дальние стороны, не попадающие под прямую видимость, кухня и кладовая. Чем раньше будет обнаружен беспорядок, тем быстрее мы сможем его устранить, сохранив за «Туманным львом» репутацию самого престижного и модного заведения на острове.

    Что же я забыла? Артисты, артисты... Не вояки, не ученые, не натуралисты-любители, прибывающие на остров в сезон брачных игр морских тварей, не девушки с конкурса красоты... Ах да, актеры — они как девушки.

    Воды бы надо заказать побольше, все равно в баре на них не хватит. Бледно-голубая крышка без газа, голубая с газом, синяя — совсем ядреная, плюс еще линейка цветов по насыщению солями, главное, чтобы была высшая степень очистки.

    Плюс еще моющее средство для рук и морд без мыла, плюс туалетная бумага, укладываемая в дозатор поштучно (творческие натуры не дружат с перфорацией, значит, никаких рулонов).

    И еще сменить насадки на швабрах, никакой мешковины, так милой сердцу любой хорошей уборщицы, только крашеная губка.

    И что-то еще?

    — Коралина, — окликаю я стриптизершу, ползающую вместе с электриком на четвереньках вокруг первого ряда софитов: им надо ослабить и перенаправить освещение, чтобы выбравшиеся на сцену поразвлечься гости не чувствовали себя ущербными синекожими индюшками, — что там сегодня с погодой, видно солнышко?

    — А тебе-то что, мышь каморочная? — дружелюбно смеется та. — Все равно же нос высунуть не успеешь.

    — Ну все-таки?

    — Есть там солнце, есть. Нежное, низкое...

    — Спасибо, дату я помню.

    Она пожимает плечами. Учитывая, что Коралина, одетая в черное трико, стоит на четырех конечностях, жест этот выглядит мило, будто кошка пытается извиниться за то, что съела хозяйскую сметану.

    — Но как мне тебе его описать? Солнце как солнце. Не ложилась бы ты спать сразу после работы, увидела бы его еще утром. А сейчас оно уже закатывается, но я успела дойти засветло.

    — Я сильно устаю, — киваю виновато и уныло, мне хочется говорить с ней о солнце, которое я не вижу третий год. Но нельзя.

    

 

    ***

 

    Мою комнату Коралина называет камерой, каморкой, норой, пещеркой и, когда она в ударе и считает, что ее жизнь удалась, — черным гробиком. Я соглашаюсь, потому что и в самом деле: похожа. Окошко маленькое, под потолком, зарешеченное и занавешенное черной тканью. Через щель в определенные часы прорывается лучик света, но я в это время сплю. Сначала я следила за ним: его ростом, перемещением и исчезновением, боролась с искушением отдернуть тряпку, кусала в кровь губы и чуть не выла от желания выскочить наружу, чтобы пройтись по улице и убедиться, что день все еще существует, но потом привыкла.

    Если не следить, затаив дыхание, за пляской пылинок в косых лучах, то не так больно. А если включить все лампы по полной — то и не так грустно. Ну а если еще и воспользоваться служебным солярием, то можно убедить себя: и в теплицах вызревают вполне съедобные овощи. А еще под искусственным светом можно вывести аллигаторов из яиц. Значит, и со мной ничего не случится.

    Но иногда, бывает, взгрустнется, да.

    Улицы в мареве легкой летней пыли, жар от плавящегося асфальта, греющий сквозь подошву босоножек, дыхание жестянок автомобилей, усталость от долгих прогулок, поиск спасительной тени — всего этого не хватает, как горчинки к хорошему куску мяса. Я иногда выхожу на прогулку ночью, даже, скорее, под утро, если ничто во «Льве» не предвещает бури и разгрома, но за украденные тайком полчаса почти ничего не успеваю почувствовать: город в фонарях столь же ненатурален, как на экране, а до диких мест я добежать не успею.

    Ни «окультуренный» пляж, ни облагороженный сад, ни украшенный гирляндами канал не дают возможности окунуться во что-то натуральное, все бессмысленно.

    Я делаю немудреную гимнастику и надеваю черную униформу. С ненавистью вытаскиваю из-под кровати жесткие лакированные лодочки. Обе левые.

    Снова залезаю туда же, долго шарю и наконец выуживаю одну правую. Стряхиваю с нею комок мусора и злорадно отряхиваю полосу на рукаве. Хоть там, в глубине, сохраняется что-то нестерильное и не гламурное. Но все-таки на днях придется распорядиться об уборке и здесь, положено.

    Причесываюсь без зеркала, нещадно раздирая гриву. Не будет ей ни выпрямления, ни благородной укладки: тугой жгут крепится шпильками напрямую к мозгу, а сверху водружается медуза с оборочками, то ли плоская шляпка, то ли декоративный блин. У меня она черная с розовой ленточкой, у уборщиц рангом пониже — розовые с черным.

    Краситься не хочется, но надо: служба уборки не должна пугать дорогих гостей мертвенной бледностью и синяками под глазами.

    А чертовы синяки есть, есть и будут. Недосып, возраст, недостаток свежего воздуха, работа с бытовыми химическими веществами, как не быть синякам?

    «Не надо пытаться разбить это зеркало, дорогая, — успокаиваю саму себя, — не поможет».

    

 

    ***

 

    Она появляется ближе к полуночи. Я не удивлена, сезон придворных отпусков еще не закончен, она имеет право выбраться на выходные или целую неделю из дворца. Я не огорчена, есть немало людей, которых я не хотела бы видеть еще больше.

    Я смотрю на нее с ожиданием вопроса и старательно смутно припоминаю, кто она такая. Она возвышается перед моим «наблюдательным пунктом», покачиваясь на страусиных ножках, и жадно разглядывает меня круглыми пустыми глазами.

    — Не соскучилась еще по интригам, герцогиня? — спрашивает она, томно взмахивая рукой с бокалом. Вторая рука уперта в поясницу, что, по мнению Марго, должно означать «я подбоченилась» или «а ну-ка все быстро любуйтесь моими крутыми бедрами». Зрелище вызывающее, но не высококлассное: с моей стороны она выглядит изломанной, а со стороны зала, если кто-то и обратит на нее внимание, сочтет, что ей от боли скрутило спину.

    — Я могу вам чем-то помочь? — интересуюсь в ответ.

    Она хмыкает. То ли ждет обращения согласно этикету, то ли не знает, как распорядиться подарком судьбы.

    — Так это правда? У тебя и в самом деле отобрали последние мозги?

    Марго даже рот приоткрывает от счастья.

    — У вас претензии к номеру?

    — Обращайся ко мне «ваше сиятельство», — она задирает нос и чуть отставляет ножку в сторону. Надо отдать должное: балансирует на ступеньке здорово, еще бы чуть сдвинулась — и полетела бы вниз. Но  это у нее такой дар, все делает через задницу, зато в последний момент удерживается на своем местечке. И ведь полная дура, и ни для кого это не секрет, а сколько светлых голов и темных умов пережила... В том числе и меня.

    — Прошу прощения, ваше сиятельство, не ожидала увидеть, в списке приглашенных вас нет.

    Особ ее класса надо знать в лицо, мне можно не изображать полное неведение.

    — Разумеется, нет! — она вскидывает бровки. — Я приняла решение спонтанно. Мне донесли, что тут киснут твои жалкие останки, вот мне и захотелось убедиться в этом лично.

    Стараюсь не улыбнуться на «спонтанно». Модное словечко задержалось при дворе лет на пять, Марго не пользуется старьем, значит, в этом перемен пока не предвидится. «О, у вас новый кабриолет?» «Да, приобретен спонтанно». «Прекрасный загар» «Благодарю. Это мы спонтанно съездили к морю». «Снова снесли конную статую на пятом перекрестке?» «Пришлось, после спонтанного митинга гаража». «Что-то осень в этом году наступила спонтанно...»

    — Эй, — она начинает тревожиться. — Не молчи, это неинтересно!

    — Ничем не могу помочь, к сожалению, — тут я говорю почти искренне, — никак не могу понять, что вас не устраивает.

    Уголки ее губ опускаются. Мысли отражаются на лице, растерянно мнутся на сморщенном лобике. Видеть меня в униформе ей, бесспорно, приятно, но веселухи не выходит. Она знает, что перед ней всего лишь кукла с очищенной памятью. А что толку — дразнить куклу?

    Марго наклоняет бокал и проливает коктейль на пол. Подцепляет пальчиком кружок апельсина и бросает под ноги. Размазывает его краешком туфельки.

    — Здесь напачкано, — произносит она.

    Я легким пассом достаю из кармашка салфетку, выбираюсь из-за своего столика, присаживаюсь на корточки и собираю мусор. И вода, и сок впитываются легко, а апельсин я просто обворачиваю салфеткой и собираю ее в маленький комок.

    Марго с любопытством следит за манипуляциями, но на большее ее не хватает. Дура, она дура и есть. Была бы она со сливочными ликером, мне бы пришлось повозиться.

    — Вот и все, что осталось от нашей герцогини, — она глумится в пустоту, но остановиться не может. — Жалкая уборщица с дырой в голове. Ничто. Ноль. Интересно, тебе специально сохранили жизнь, чтоб подольше помучилась?

    Я приподнимаюсь и начинаю прислушиваться.

    — Думаешь, я по пьяни несу невесть что? — улыбается Марго. — Да ведь я правду говорю, правду... Но тебе от этого не легче — тебя уже нет и ни-ког-да не будет. Тебя уничтожили. Стерли. Не осталось ничего. Ни портретов, ни снимков, ни упоминаний в хрониках. Записи с официальных мероприятий очищены от твоей рожи, в благодарственных письмах пустые прямоугольники, на доске почета новая фрейлина. А в панно, что в парадном зале, в том панно, на котором ты стоишь позади трона между принцами, на твоем месте просвет. Он бросается в глаза — непонятно, почему это братья так отстранились друг от друга? На заднем плане виден гобелен, на фоне которого вы позировали, виден столик с шахматами, который раньше был закрыт твоей юбкой, а тебя теперь нет, нет, нет!

    Столик мы тогда закрыли собой, художник, выстраивая приближенных к ее величеству лиц в два ряда, захотел избавиться от ассоциации с пешками. Не сомневаюсь, что теперь он изобразил неполный комплект. Был бы на месте Марго кто поинтереснее, я бы спросила, чего там не хватает: фигуры или мелочи? Впрочем нет, будь сейчас передо мной кто поумнее, я бы тем более промолчала.

    — Хотите стакан воды? — предлагаю я.

    Она взрывается.

    — Да сама пей свою воду, убогая! Что ты вообще себе позволяешь? Кто ты? Да я сейчас пойду и скажу, чтоб тебе... Чтоб тебя...

    — Лишили премии, зарплаты и выходных?

    Она разворачивается и спешит к выходу.

    Не сомневаюсь, что к администрации, жаловаться.

    Какая жалость, что у меня нет ни того, ни другого, ни третьего.

    

 

    ***

 

    К сожалению, артисты в воскресенье разъезжаются. С ними хорошо и уютно. За ними приятно наблюдать, среди них плетутся такие же козни и заговоры, как и у нас. Молоденькие старлетки, подобно начинающим фрейлинам, ищут покровителя или используют родительские связи, но всех их объединяет одно: желание преподать себя во всей красе. Актеры мужского пола полны желания из любого пустяка извлечь пользу для своего имени, а в промежутках так трогательно рассуждают о вечном, что хочется повязать им шелковый бантик, почесать за ушком и поставить блюдце с молоком.

    Новый заезд смешанный. Есть в нем и забавные типы, и унылая масса с бесконечными претензиями.

    К утру опухшие ноги изодраны мозолями, голова кружится, а спина ноет так, будто мыть полы мне приходится одной и без швабры.

    Наверное, все не так уж трагично, а тяжело мне так с непривычки и от безысходности, но спина плюет на самоуспокоение и самовнушение. Спина просит нормально отлежаться, но я ей не могу назвать даже примерную дату, когда это удастся сделать.

    

 

    ***

 

    Мэлор Подающий Надежды, он же Гагачье перо, он же Мэлор Забияка, появляется в пятницу.

    Я никогда не встречалась с ним вживую, но регулярно читала его материалы. Он уже не столь юн, чтобы пользоваться первым именем, и не столь остер на убийственное слово, чтобы оправдывать девиз: «Вы сняли с гаги мягкий пух, чтобы спать на нем, а я доберусь до вас всюду тем пером, что осталось на ней торчать».

    Теперь он служит при дворе, работает над глубокими и вечными темами, отрастил бородку и брюшко и чем дальше, тем больше позволяет себе допускать снисходительности к людям.

    Пожалуй, еще десяток лет, и он будет вызывать во мне симпатию.

    — Привет, красотка! — бросает он мне, озираясь на зал.

    — Добрый вечер.

    — Нет ли у тебя чего-нибудь такого, чтоб вывести пятно? — он смотрит себе через плечо, а сам в это время тычет пальцем в пятно на рубашке.

    Я киваю и маню его пальцем на свое место.

    — Заходите и снимайте, я задерну шторку.

    — А так нельзя? Я спешу! Видите ли, я — журналист, и мне надо подловить здесь кое-какую особу, но и с пятном неловко, и времени терять нельзя, вдруг он зайдет, опрокинет стаканчик и убежит?

    Все это он проговаривает, расстегивая пуговицы. Я задвигаю легкую ширму и разворачиваю кресло внутрь, чтобы он мог видеть мониторы.

    — Смотрите отсюда. Туалеты я отключу по этическим соображениям, зато все остальное видно прекрасно. Давайте рубашку.

    — Ух ты! — по-детски восхищается он. — А снаружи и не догадаешься, как у тебя тут все обустроено.

    — Угу, — подтверждаю я, корябая ногтем пятно. Курица с грибами, устраняется одним «пшиком» из нужного баллона. Но мне-то спешить некуда, а тут такая возможность рассмотреть Мэлора как следует при искусственном освещении.

    — А можно я здесь нажму и увеличу?

    — Можно.

    Я выдвигаю из стола ящики, сама при этом кошусь на Мэлора.

    Вот он какой, гроза всех и вся. Пронырливый бескорыстный правдолюбец. Бледненькй, с веснушками на носу и плечах, чуть сутулится, чуть щурится. О моем присутствии почти забыл — увлекся игрой с камерами. Пытается распознать тех, кто инкогнито или с чужими женами.

    Вот чудик, полез в карман за блокнотом!

    Начинаю диктовать ему имена, он послушно записывает.

    Я нахожу нужный состав, делаю пару шагов назад, чтобы не отравить мальчика, давлю на колпачок и наблюдаю, как исчезает пятно.

    Мэлор мечется от записей к экранам.

    — Так кого именно вы ждете? — теперь можно и спрашивать. Он уже и согрелся без рубашки, и привык к моему присутствию.

    — Третий принц. По слухам, приедет на уик-энд. Я бы хотел прогуляться с ним по побережью и поговорить... В тишине и наедине. Во дворце так не получается, там и люди надменнее, и отвлекаются на ерунду всякую.

    — Ерунда называется государственными делами, — возражаю я. — И на что, по-вашему, их можно променять?

    Мэлор хмурится и оборачивается ко мне. Он не хочет объясняться с уборщицей, но промолчать трудно. Слова, недописанные фразы, недоформулированные мысли — рвутся наружу без разницы к какому слушателю.

    — Понимаешь, дела сиюминутные могут оказаться важными, а могут вылиться в бесполезную трату времени. И оценить их сейчас — трудно. А есть поступки и действия, которые уже сыграли свою роль. В далеком или не очень прошлом. Они уже есть, их уже отметили... И о них-то как раз всегда есть смысл поговорить.

    — Об учебнике истории?

    — Скорее о легенде.

    Он с наслаждением потягивается, ничуть меня не стесняясь.

    — Уж не о туманном льве ли? — смеюсь я.

    Он зажмуривается и кивает.

    — Да, детка, о нем. О тех временах, когда в стране еще водились дикие львы, и когда Гюдоры и Виккеры правили попеременно.

    — Ой как давно... И охота копаться под замшелыми камнями?

    — Ну что ты!

    Он поворачивается ко мне и смотрит уже с настоящим азартом, впиваясь в подлокотники кресла и чуть не подпрыгивая.

    — Это же было как вчера! Несколько столетий без войн и катаклизмов! Честное наследование и дружеская поддержка для правящей династии! Поэмы, любовь и благоденствие. И финал: несчастный случай — и гибель последней из Гюдоров. Чем больше я роюсь в фактах, тем более темным кажется мне этот случай... Ты видела изображения королевского гобелена?

    — Кто ж их не видел... Там такие еще толстые львы, справа собачка, а на небе тучи.

    — Собачка, — он с презрением фыркает. — А люди? Людей ты видела?

    — Да еще в школе со всех спрашивали... Видела, рассматривала. Гвинет Гюдор, зазевавшись, попадает в лапы льва и с достоинством принимает смерть, а Изабель Виккер уносится с лужайки, полуобернувшись в седле и с мольбой протягивая руку к подруге. В глазах Изабель отчаяние, боль и сострадание, но она все равно пришпоривает кобылу, чтобы страна не осталась без правителя. С тех пор у нас только Виккеры, но с развитием медицины они стали настолько плодовиты, что проблем с наследниками не возникает.

    Мэлор откидывается на спинку кресла и сплетает пальцы у себя на затылке.

    — Изабель все пристально разглядывают, потому что это входит в школьный курс. А что скажешь о Гвинет?

    — Она... — я задумываюсь. Он молчит, и приходится продолжать. — Она красивая.

    — Вот как? — Мэлор пожимает плечами. — Возможно, и так. Она ярко-рыжая, а рыженькие мне не очень. Ну, а что насчет ее позы?

    — Э-э... Ей больно — когти уже впились в плоть. Ей не хочется умирать, она еще молода...

    — К тому моменту ей было хорошо за сорок, — перебивает меня Мэлор, — она потеряла всех близких, в том числе и детей, оставалась совершенно одна и, по свидетельствам, тяжело болела. Цветущий вид — не более чем привычка живописцев льстить королевским особам... Что скажешь о положении ее тела?

    — Тело ее в положении не было.

    — Тьфу ты.

    — Стоит она. В ручье по колено. Умывалась или воду пила, попалась, как рассеянная олениха, дернулась — уже поздно. Крикнула подруге «уматывай и храни трон». Или «забирай трон». Погибла и погибла, про нее мы сочинения не писали, любой анализ касался нравственного выбора Изабель.

    — Да. И переломный момент произошел по идиотизму двух глупых баб.

    Я с ним не спорю. Идиотизм, да.

    — Но почему не изучаются другие вопросы? Где находилась свита? На кой ляд их понесло к львиному логову вдвоем? Почему Гвинет без лошади? Почему она полураздета? Почему обращена грудью ко льву, если любая нормальная тетка в первую очередь попытается отвернуться и закрыться? Почему так странно согнута в локте ее правая рука? Почему именно на нее падают солнечные лучи? И главное... Почему на месте ее гибели нет памятного знака, ведь те самые замшелые валуны, о которых ты вспомнила сразу, легко найти на острове и сейчас.

    — Чтобы не пугать отдыхающих.

    — Ха. Сказал бы я тебе, что все ответы будут в моей новой книге, но судя по тому, что читала ты только школьную программу... Ладно уж, скажу. Самое простое, с чего я начал — это с вопроса, почему у этих самых камней нет того самого ручья?

    — Да ну?

    — Честно, нет. Это меня озадачило, потому что глупо раздеваться, если рядом нет ни реки, ни любовника, а по всем документам обе дамы не были сумасшедшими и не относились к сексуальным меньшинствам.

    Я с омерзением передернула плечами.

    — Да-да, именно эта версия показалась мне очевидной для первой гипотезы, потому проверял я ее особенно тщательно. Обломился материальчик. И я стал искать доступ к истории создания гобелена. Его ткали сверху вниз.

    — Надо же.

    — Не смейся, возможны варианты. Так вот, на работу ушло более двадцати лет, причем прерывали аж на восемь по приказу королевы Изабель. А потом быстро доделали. Странно, да? Сейчас мне удалось привлечь к работе над гобеленом достаточно специалистов: и по технике, и по анатомии, и по географии... У меня теперь есть сенсационный материал. Первое: ручья под этими валунами никогда не было. Ну не течет вода вверх! А рельеф острова неизменен с гораздо более древних времен, чем те, с которых ведут отсчет оба королевских рода. И второе. Верхняя половина изображения отличается от нижней. Нет, с Изабель все однозначно: плачет, но скачет. Вправо вверх, в оптимистичный угол. А вот Гвинет состоит из двух частей. Верхняя отважно повернута ко льву и готова к сражению, а нижняя спокойно купается в реке, подставляя зад под когти хищника. Плечи-то при любом наряде обнажены, но вот снизу! Охотничий костюм заменен юбкой от рубашки для купания. А меч...

    — Нет там мечей, — с изумлением выдавливаю я.

    — Сейчас нет. Но не пальцем же она собирается проткнуть льва? И куда, куда полуголая правящая королева могла деть свой меч? Даже если б она вдруг потащилась купаться, то обязательно бы попросила подругу подержать. Анатом и учитель по фехтованию, осмотрев гобелен внимательно, сказали мне, что королева целилась льву в низ брюха.

    — Но что это меняет?

    — Я пока не знаю.

    Мэлор вздыхает и надевает рубашку.

    — Даже если в первоначальном варианте Гвинет выпускает льву моток кишечника, его могли счесть неэстетичным.

    — Послушайте, девушка... — Мэлор постучал пальцем по голове. — Восемь лет решаться на то, чтоб замазать кровищу? Какого вы мнения о нашем правительстве? Собирала референдум, опрашивала посетителей дворца? Ясно же, она чего-то ждала, а потом все-таки велела мастерам изменить картинку. На первой Гвинет — героиня. Отважная воительница. На второй — раззява. Гордая, но погибшая по глупости. В первом случае она выбирает гибель, чтобы спасти Изабель. Во втором — Изабель выбирает спасение страны и избежание смуты, потому что Гвинет помочь уже нельзя.

    Я сдвигаю ширму и машу Мэлору ручкой.

    Он уже погружен в свои мысли и забыл обо мне.

    

 

    ***

 

    За сутки Мэлор почти сливается с обстановкой бара. Все его принимают за своего и охотно откровенничают. Уж не знаю, свидетельства каких там двухсотлетних очевидцев он собирает, но вид у него довольный.

    Третий принц появляется на острове к середине субботы, и я не сомневаюсь, что полуденный подъем показался ему ранним. Мэлор пьет с ним лимонад прямо у стойки, и они удаляются вдвоем, судя по зонтикам и галошам, в лес. Что третий принц может рассказать ему по истории, могу только предполагать, предмет этот он здорово проспал в свое время, а для высших курсов занимался с репетиторами. Встречи с которыми, впрочем, прогулял.

    Ночь полна посетителей, но спокойна. Из потерь два бокала, скатерть и люстра в туалете.

    Я могу выйти подышать на крыльцо.

    

    И в самом деле дождь. Припустивший к моему появлению с пузырями.

    Я вытягиваю из-под козырька руку и собираю в ладонь с десяток капелек. В зале смена музыки, дурацкий женский танец. Пора возвращаться, сейчас испуганные и растерянные кавалеры кинутся есть и пить, обязательно что-нибудь уронят.

    По улице размашистым шагом движется мужской силуэт. Мне приходится с учтивостью пропустить постояльца внутрь первым.

    Он уже переступает через порог, как что-то его останавливает. Он хватает меня за плечи и поворачивает лицом к фонарю.

    — Какое счастье, вы живы, герцогиня! — восклицает он и на миг прижимает меня к своей груди. Потом отпускает, снова всматривается, замечает наконец униформу и отступает. — Вы здесь спрятаны, да? О, понимаю, не буду выдавать. Но дайте, дайте на вас хотя бы поглядеть, если что — скажете, что мы говорили по делу.

    — Да, ваше высочество, — улыбаюсь я.

    — Вы меня узнали! — он так искренне радуется, что мне не хочется его вновь огорчать. — Как же хорошо... Я надеялся найти вас здесь, но эта липучка Мэлор утащил меня на целый день...

    — Конечно, узнала, ваше высочество, портреты во всех газетах, — я все-таки перебиваю его, хоть мне чертовски приятно слышать этот голос, и очень хочется, чтобы он снова полез обниматься. Третий принц, безнадежный наследник, самый-самый всеми любимый парень при дворе. Титул, красота, острый ум, галантность и обаяние в сумме с настоящей перспективой женитьбы: уж этот-то, который даже не «про запас», в выборе и решениях не ограничен. Я не исключение, мне он тоже нравится.

    Он тускнеет и поникает.

    — Герцогиня? — тихо спрашивает он.

    Я виновато развожу руками.

    — Неужели они оставили тебя без памяти? — шепчет третий принц, и этот голос, одинаково нежный и в сумраке спальни, и под проливным дождем, почти лишает меня чувств.

    — Зайдите внутрь, ваше высочество, промокнете, — вежливо говорю я. Зонт валяется на мостовой, дождь резвится на черных кудрях, еще скатываясь по ним шариками, но уже приклеивая их кое-где к голове. Очень хочется стряхнуть их, заодно и погладить принца, чтобы он не хлопал так растеряно глазами и не сжимал кулаки от беспомощности.

    — Наверно, это обратимо, — вдруг заявляет он. — Иначе зачем было так тщательно прятать вас? Я думаю, вам грозила опасность, потому и пришлось отослать от дворца. Но внезапный гнев, опала и показательное выкидывание вещей, белье и туфли летели из окон, — я знаю матушку — были перебором. У нас там была какая-то неразбериха, сейчас, правда, уладилось... Скоро все будет совсем хорошо, а вы вернетесь.

    Я таращусь на него совой, и он не выдерживает. Отворачивается, протирает глаза, поднимает воротник и нахохливается.

    — Вы помните свой первый бал?

    Я молчу.

    — А наши импровизированные каникулы в позапозапрошлом году?

    Я втаскиваю его за рукав по ступенькам и заталкиваю в холл.

    — Не знаю, о чем вы говорите, принц, но не хочу, чтобы вы простудились.

    — Хоть школу?

    — Я похожа на малограмотную? — возмущаюсь я.

    Он вылезает из грязнючего черного плаща и кидает его на бархатный пуфик.

    — Уже хоть что-то... Значит, они осторожно потерли дворцовые воспоминания? А семью помните?

    — Разумеется. Маленькая комнатка, отец, мать и пятеро братьев, теснящиеся друг у друга на шеях. Вой вьюги и серая собака у очага.

    — Да, в вашем замке любили посиделки зимними вечерами в кабинете у герцога. Все сбивались в кучку и слушали мамины сказки. Вы потому и не такая, как все прочие во дворце. Хоть и занимаетесь политикой, но мягкая, домашняя. Возвращайтесь скорее. Все задумано хорошо, о том, что вы тут, никому не известно. Я смог выяснить только через Тайную службу...

    Если б я не хотела оставить концы, ни за что бы не бежала, воспользовавшись услугами Тайной службы, но принцу это знание ни к чему.

    — Опасные люди, ваше высочество, — снова говорю я в открытую.

    — Да уж... А давайте я вам оставлю ракушку для срочной связи? Когда решите возвращаться, сообщите, я быстро организую карету и шхуну!

    Он роется в карманах и достает две раковины. — Эх... Эту не могу, слишком открытый номер, чтобы по нему было безопасно говорить. И эту не могу, это служебная, могут в любой момент проверить разговоры или ее наличие. Что же делать?

    — Возвращайтесь в номер, ваше высочество, — мягко говорю я, касаясь его локтя, — и примите теплую ванну.

    Он явно хочет схватить за руки, но не решается.

    Обидно.

    

 

    ***

 

    В этот понедельник массового заезда нет. Затишье, прерываемое интеллектуальными беседами одиночек. Без больших компаний отдыхающие предпочитают размеренные разговоры о вечном под чашку кофе с миниатюрным пирожным. Заварной крем смывается даже водой, я расслабляюсь, убаюканная тихой руганью в адрес правительства и недовольством нововведениями. О прошлогодней шумихе ни слова, мне начинает казаться, что мы затеяли ее зря: никому нет дело до изгнания из дворца одной титулованной особы, вполне хватило бы официального объявления.

    Наверняка, на улице уже видны звезды, можно поискать утюг Туманного Льва, он как раз помещается над двумя соседними зданиями. Выпустить, может, себя на пятиминутную прогулку?

    — Не двигаться, всем на пол, руки за голову!

    Тайная служба любит показуху. Раз в шесть месяцев обязательно надо проявить доблесть и явить миру закутанные в рыбацкую сетку черные фигуры. Нынче им хотя бы разрешены прорези для глаз, а раньше маялись: кому как повезет с размерами и расположением ячеек.

    Шлеп.

    Заряд ручной паучьей пушки выплеван в стенку.

    С парадными снимками интерьера «Льва» прошлого века можно попрощаться.

    Шлеп.

    Ловко поймана Коралина, теперь она прилеплена к шесту. Вот зачем, спрашивается, вышла в пересменок втихаря навести глянец?

    Официантам крутят руки без лишней мазни. Подносы оставлены в безопасных местах еще при первых звуках облавы.

    Оркестранты пытаются закрыть телами инструменты: если паутину хоть как-то, да можно потом счистить, пуск воздушного кокона приведет у утере всего предмета.

    Посетители горячо орут о своей непричастности ни к чему. Результат: мы теряем с десяток единиц посуды и почти все скатерти на занятых столиках.

    Вжик-вжик-вжик... Когтевое метание ножей у ребят на высоте: одежда гостей приколота с столам и стульям с аккуратной точностью. Жертв нет.

    Но это и понятно: не гости являются целью, а персонал.

    А вот и двое по мою душу.

    Цепляются столь крепко, что сомнений, кого они ищут, нет.

    Я закрываю глаза. Успела.

    — Пройдемте с нами, — шепчут мне в ухо, одновременно утыкая в поясницу что-то неприятно острое.

    — Как скажете, — соглашаюсь я. Пустых помещений немного — скорее всего, мы займем комнату администратора. Возможно, все закончится быстро.

    — Эй, а что происходит? Вы озвучили назначение операции и указали плановый номер?

    Вот же ж принесло... Гагачье перо Мэлор собственной персоной. А значится в убывших... Снова шаги до ручья мерил, что ли? Надо ему как-нибудь сказать, что туман, из которого появился лев, не выдумка, наши отдыхающие иногда попадают в него в первой половине дня. Когда-то и я видела этот туман.

    А за проведенное во «Льве» время так и не рискнула довериться ни одному пасмурному дню.

    — Все записано, Перо-Мэлор, — кивает один из близнецов в сетке. — И бумага с печатью есть, и сургуч можете понюхать. Подписано Главой Тайной Службы. Необходимо проверить кое-какие догадки.

    — А лица? — Мэлор ловко ходит между изгаженными столами, не попадая ни в одно из липучих пятен. Он тянет руку к документу, но командир комкает бумагу в карман.

    — Речь о персоне, чье имя мы не можем называть вслух, — он говорит извиняющимся тоном. Подумать только... Такой правильный или боится королевской опалы?

    — Ого. — Мэлор призадумывается. Интересно, если я вижу как минимум пять нарушений, благодаря чему операцию можно признать незаконной, то сколько знает он? Как и у любого репортера, подобные штуки должны отскакивать от зубов. — Речь не о лице, приближенном к семейству Виккеров?

    Командир кивает, а лицо Мэлора озаряет счастливая улыбка.

    — Тогда разрешите мне присутствовать на допросах? Как раз нужный материал...

    — Не положено.

    Он что-то шепчет командиру на ухо, и тот уступает. Я не могу со своего места читать по губам, но и так догадываюсь: легкий шантаж. Мэлор подслушивает и поглядывает, а за это обещает молчать о том, что лицо, приближенное к королеве, задержано без ее письменного на то согласия.

    

 

    ***

 

    Без маски командир выглядит моложе и неуверенней. Он позволяет себе чесать в стриженом затылке и чуть заикается, обращаясь к чтецу мыслей.

    А тот спокойно выполняет свою работу. Даже не засучив рукава, расслаблено расположившись в кресле администратора. Не смотря на меня, бесцеремонно копается в моей голове.

    — Что произошло прошлой зимой в коронационном зале?

    — Не знаю.

    — Вы были там?

    — Во время обучения в гимназии, на экскурсии.

    — Кто послал шпиона в комнату над часовней?

    — Над часовней, наверное, нет комнаты, купол — и все.

    — У какой партии сейчас перевес?

    — У стази… Нет, у лоди… Не знаю точно.

    — Кто уничтожил бумаги, подготовленные канцлером для переговоров с Квинет-Раселом?

    — Я не знакома с канцлером, и понятия не имею, где находится Квинет-Рассел, если такая страна вообще есть.

    Мне не надо произносить ответы вслух — чтец читает их за меня. С моим выражением и с моим легким северным акцентом.

    — Вы знаете причины отмены весеннего бала?

    — Да, то же, что знают все: из соображений экономии. Снег должен был сойти поздно, поэтому бал совместили с праздником начала лета.

    — Но земля оттаяла вовремя.

    — Синоптики ошиблись, служба была оштрафована.

    Чтец приоткрывает глаза и, как филин, несколько раз моргает. Тяжелая работа, знаю.

    Он обращается к командиру:

    — Вы понимаете, как забавно? Она не помнит ни одного события, из-за которого получила отставку и нарвалась на стирание памяти, но замечательно ориентируется в тех новостях, что были освещены в прессе.

    — А раньше? То, что было раньше, она помнит?

    — Курсы географии и истории. Вряд ли вас это заинтересует.

    Командир мерзко хрустит пальцами и нервно ходит по комнате.

    — У нас не закрыта отчетность. Есть документы на ссылку, на стирание памяти, но нет ни слова о причинах — только намеки. В случае чего — нам нечем оправдываться.

    — Спросите у королевы.

    — Она говорит, что подписала закрытие дела.

    — Значит, обычная немилость, не требующая объяснений.

    — Но для нашей службы, для исполнителей приговора, это... подстава, — шепчет командир. — Лоди мечтают поймать нас на ошибке, чтобы придраться к Виккерам, заодно и у нас верхушку сменить...

    Чтец молчит.

    — Надо рыть глубже.

    — Там детские воспоминания.

    — А вдруг очистка была неполной?

    — Это тяжелая процедура.

    — А вы быстренько...

    Чтец вздыхает и вновь закрывает глаза. Мэлор выходит из тени и замирает рядом.

    Первые пять минут — настройка контакта. Вопросы о моих нынешних обязанностях, о частоте уборки помещений, об основном наборе чистящих средств, о дополнительном, о пятновыводителях...

    Затем о моем быте и питании.

    Уже немного подташнивает, но я пока сижу на стуле прямо и могу думать им прямо в глаза.

    Теперь идут вопросы о непонятном: о взаимоотношениях отдельных персон, чьей-то там репутации, что-то с заседаний... Мне кажется, он говорит на иностранном языке.

    Затем вопросы о моих детях. Это уже совсем удивительно: какие дети, откуда?

    Затем о ярких событиях: о любовниках (Мэлор слушает с огромным интересом), о первом аборте (здесь тяжело приходится всем, я падаю от боли на четвереньки, чтеца бьет озноб, командира скрючивает, а Мэлор вынужден воспользоваться гигиеническим пакетом), о первом прыжке со скалы Туманного Льва в океан (все возвращаются в обычное состояние: ощущения знакомы каждому), о первом мужчине (Мэлор все-таки хватается за блокнот), двойки за невыученные уроки...

    — Дальше ничего интересного не будет, — хрипло говорит чтец. — Там она слишком юна.

    Мэлор идет к умывальнику. Командир расчесывается и надевает сетку на лицо.

    — Возвращаемся тогда, что ли?

    Чтец пожимает плечами.

    — Затея проверки с самого начала казалась мне глупой. Если бы очистка была сделана плохо, герцогиня уже дала бы о себе знать.

    Командир и Мэлор уходят. Первый — в задумчивости, второй — за крепкими напитками.

    Чтец встает со своего кресла.

    — Просим прощения за причиненное беспокойство. Могу я вам что-нибудь предложить?

    — Стакан воды. Желательно, из бутыли с голубой крышечкой.

    

 

    ***

 

    Убираться после открытого визита тайной службы приходится всерьез.

    Липкие нити сначала надо замочить, потом накрыть салфетками, потом резко дернуть, и лишь затем сдирать остатки последовательно жесткой и мягкой щетками.

    Я ползаю вместе с девочками — иначе не успеем убрать следы. Мусор уже заметен, осколки и щепки выбраны.

    Но склизкое месиво все еще остается, к тому же дурно пахнет, снова экологи настаивают на применении органики,

    

 

    ***

 

    Фокус номер триста пятнадцать маг переусердствовавшей тайной службе не раскрыл. Королева, узнав об очередной своевольной выходке, сменила всю верхушку организации, но мага этим было уже не вернуть.

    Ассистентка ложится в длинный ящик, а маг распиливает его сверху донизу поперек. Затем маг приподнимает боковую крышку, а зрители могут убедиться, что в центральной части девушки нет. Вот голова, вот ноги, вот пила (или острые мечи, вонзенные в ящик), а в тела нет. Ни целого, ни окровавленного, никакого.

    Потом маг захлопывает ящик, произносит заклинание и достает из него невредимую ассистентку. Которая, кстати, во время выполнения трюка может болтать без умолку.

    Секрет заключается в системе зеркал, расположенной внутри ящика. Обман зрения — зрителю кажется, что он видит заднюю стенку, а на самом деле, за зеркалами, создающими иллюзию объема, умещается, правда, в сильно неудобной позе, ассистентка. Во время произнесения заклинаний маг поворачивает рукоять, смещая систему, которая больше не искажает пространство внутри, а девушка выпрямляется и ложится свободно.

    Повторить этот фокус с собственной памятью трудно, но при хорошей гибкости можно. Лишь бы не подвел рычаг, возвращающий все обратно.

    Пароль из старой пьесы оказался надежным.

    

 

    ***

 

    Липкие нити свисают с боковинки стола. Нервишки у меня чуть расшатаны, и я дергаю паутину сильнее, чем надо. Она прилипает к перчаткам, натягивается и тащит меня вперед. Я упираюсь, преодолевая сопротивление, отступаю и вляпываюсь в соседнюю лужу, от неожиданности прямо усаживаясь в нее.

    Выбраться можно, если отклячить зад и осторожно расшатать липучку. С перчатками приходится проститься, и ноги я освобождаю уже голыми руками, раскорячившись и чертыхаясь сквозь зубы.

    — Как вы неловки, герцогиня, — слышу я холодный надменный голос.

    — И это благодарность за всю мою службу? — улыбаюсь я своей королеве, от радости мгновенно освобождаясь из плена.

    Она оглядывает мою перепачканную униформу, с немалой тревогой смотрит в глаза и успокаивается.

    — Сработало? — спрашивает она.

    — Эти проныры задавали вопросы про моих детей, — тихо отвечаю я.

    — Я их перепрячу, — обещает королева. — Мэлор приходил?

    — Да, я имела счастье с ним побеседовать. Он азартен.

    — Взбаламутил весь дворец, — кивает королева. — Сует нос всюду. Нашел гравюры, о которых я и не подозревала. Рисует альтернативные генеалогические деревья. И он... Он уже знает, что тело сына Гвинет официально так и не было найдено. Поэтому заявил, что найдет потомков уцелевшего наследника. Тебе придется потерпеть еще немного. Год-два...

    — Или все десять, — бурчу я, вытирая руки влажной салфеткой. — Если он уже благоустроился во дворце, выселения добиться будет нелегко.

    — За десять лет я без тебя соскучусь, — капризно тянет королева. — Ни посплетничать, ни хорошую интригу задумать.

    — Зато за это время у меня проглянет седина и можно будет наконец появиться на солнечном свете, предательская гюдоровская рыжинка уже не будет заметна…

    — А обо мне ты подумала? — сокрушается королева. — Какая за это время у меня появится седина? Я совсем одна, без поддержки, все время думаю, как ты тут, и сама хожу как между логовами львов. Лоди стремительно набирают вес и ждут не дождутся сенсаций от Мэлора, чтобы начать сеять смуту по поводу законности моего правления. А пока цепляются за каждый пустяк. Представляешь, комиссия слуг народа подсчитала, что за нынешний сезон мой двор потратил меньше средств, чем в среднем за предыдущие. Теперь предлагаю сократить мои доходы, раз я и так неплохо обхожусь.

    — Заложите гобелен. Или продайте его на благотворительном аукционе, — предлагаю я.

    — Ну уж нет. Нельзя, — отрезает она.

    И я знаю, что нельзя. Лучик солнечного света, падающий на Гвинет, — это доказательство моего происхождения, залог карьеры моим детям и нашего подтверждения прав на трон, если со всеми прямыми наследниками Виккеров что-то произойдет.

    Вытканная Гвинет в чертах лица имеет со мной мало общего, но рыжина в ее освещенных прямыми лучами солнца волосах заметна у всех в нашем роду. Как только Мэлор затеял писать свою книгу, мы поняли, что мне надо на время убраться из дворца, чтобы сохранить в тайне тот план, что некогда разработали, уединившись на охоте, Гвинет Гюдор и Изабель Виккер.

    Переход короны из одной семьи в другую — не более чем красивая сказка, угрожающая состоянию страны. Чтобы сберечь как можно больше жизней обеих фамилий, одну из них надо было увести в тень.

    Мне повезло больше, чем Гвинет Гюдор, я осталась в живых.

    Правда, без посмертной славы.

    — Возвращайтесь к себе, ваше величество, — напоминаю я ей. — Тут начинает собираться народ.

    — Я бы хотела навестить тебя в начале зимнего сезона.

    — Приезжайте в ноябре. Будет пасмурно, и я на всякий случай натяну на лоб шапочку.