Трубка для народа

Проплывающий над радиовышкой дирижабль норовил зацепить гондолой антенну, чему вполне способствовал порывистый колючий октябрьский ветер.

Я поднял воротник куртки и бросил недокуренную сигарету на мокрый асфальт. Заходить не спешил, до назначенной встречи оставалось пять минут, а люди, проживающие в этом доме, вероятнее всего, ценят точность, но не любят поспешности. Кроме того, хотелось сыграть с самим собой в обычную игру: угадай, кто из дремлющий бездельников и случайных прохожих пришел по твою душу, а кому нужны птички рангом повыше.

Доминошники под навесом явно ждут местных из двора напротив, внезапно проявивший прыть и смевший мой окурок дворник оплачен генералом, чья жена безвыездно любуется городом, выглядывая из-за занавески со второго этажа, ну а шпана гоблинов-полукровок просто надеется, кто нечаянно кошелек уронит или на перо раз десять споткнется. Нет, ребята, я не к вам.

Дом у заказчика знаменитый, абы кому квартиры в нем не давали. Двери железные, подъезды сдвоенные, десятый налево, одиннадцатый направо. Батареи забраны узорчатыми решетками, лифты дребезжат в сетке, кабины изнутри украшены зеркалами.

Голос в телефоне, назначающий встречу, принадлежал даме. Уверенной, холеной, спокойной. Речь ровная, произнесена выразительно, а вот текст — безумный. Соблазнился предложением и ломанулся я только потому, что услышал адрес. Это вам не бараки работных гномов и не картонные домики гоблинов из трудовых резервов.

Консьержка на обеде, лифтер спит, домработница — серая тень — открыла дверь и растворилась в глубинах квартиры.

Я стоял в прихожей с четырех метровыми потолками и гадал, почему стены затянуты тканью. Элемент декора или закрытые зеркала? Если декор, то все-таки безумие или новинка моды после Парижской выставки? Если зеркала, то суеверный траур (если и вправду хозяин помер) или здоровый вампиризм хозяйки?

— Проходите, первая дверь направо.

Серая тень уходила налево, значит, там подсобные помещения и кухня, а хозяйские хоромы справа. Окна на восток, вампиризм отпадает.

На полу начищенный паркет, а не мохнатый палас, веяния Европы отпадают, остаются траур и безумие.

Девушка ждала меня в гостиной. По виду — гораздо моложе, чем на слух.

Кожаный двубортный плащ, полностью застегнутый, летная шапка, хромовые сапожки, челка, ясные глаза.

Хозяйка держалась за спинку стула, сама не садилась и меня не приглашала. В квартире было тепло, но она явно не замечала, что находится в уличной одежде.

— С ним все было прекрасно, понимаете? — спросила она.

Я ничего не понимал. Ее телефонное сообщение гласило о невероятных вещах. Адские муки, которые якобы перенес ее муж перед смертью, в нашем обществе просто не могли быть предназначены обычному человеку. И натворить то, что он якобы натворил, ни обычный человек, ни уж тем более тот, кто дослужился до этой квартиры, не мог. Хотя, если все заслуги были родительскими, а сыночек и его женушка — обычные кокаинисты...

— Он был в арктических экспедициях и спортом занимался, был разрядником и парашютистом, а тут вдруг приступ и смерть. Он пил воду, скреб ногтями стены, раздирал себе живот и будто доставал оттуда что-то... Убил кошку, не просто убил, а расчленил, разобрал по мелким кусочкам, как плюшевую игрушку, сначала выпотрошил, потом покрошил. А потом как отпустило, лег и тихо умер.

— С чего именно все началось?

— Он стал странным после звонка. Не исключаю, что звонок был не единственным, но я заметила только один. Кто-то ему намекал спустить осмотр нового цеха по трубкам на тормозах. И этот кто-то был явно крупной фигурой. Но мой муж был принципиальный. Несгибаемый, пламенный, с горячим сердцем и чистыми руками. На премию шел, кстати, помимо орденов и медалей. Теперь ничего. А ведь познакомились как — теплым вечером я сдавала кровь на нужды фронта, разговорились, мороженое, сирень, через три дня в загс, потом этот дом, из кухни выход — прямо на крышу, там так близко звезды, можно держаться за руки и целоваться, а если черные дороги мокрые, как сейчас, после дождя, то в них тоже отражаются звезды, можно обниматься под звездами и над ними...

Наконец-то я понял ее состояние: тихая истерика. Девушка хорошо воспитана, отчаянно испугана и все еще не понимает, что осталась одна.

— Дети есть?

— Нет, не успели. Он все боялся, что я слишком хрупкая и не справлюсь. Очень хотел, чтобы меня перестали за девочку принимать, чтобы была, как мухинская жница или шадровская пловчиха. Летом на байдарках ходили, в лесных озерах купались, по скалам выезжали лазить, осенью и весной бассейн под открытым небом, зимой коньки и лыжные походы. Сам-то здоров как бык, хоть сейчас в спецвойска. Но по научной лестнице пошел, и небезуспешно. Технарь, химик...

— Что сказали органы?

— Дело сразу закрыли. Мол, все ясно, переработал, сердце не выдержало. Что тело изодрано, так обычная агония, сочувствуем, соболезнуем. Опять же оформили как несчастный случай и выплатили все вдове, и не пришлось бегать по инстанциям...

— А кошка?

— Что — кошка?

— По поводу кошки что они сказали? Обычное дело для умирающего, разрезать кошку на мелкие кусочки?

Девушка растеряно оглянулась.

— Когда товарищи приехали, кошачьих останков не было. Я вообще не знаю, откуда она взялась, у нас и кошки никогда не было, не на улице же он ее поймал?

— Найти живую кошку нетрудно, но сейчас мне больше интересно, куда делась мертвая. Кто убирал кровь, внутренности, ошметки? Вы? Домработница?

В борьбе со рвотным спазмом она схватилась за живот.

— Я бы не смогла. Нет, точно не я. И не Зина, она даже пепельницы не вытряхивает, говорит, что не нанималась на такое, иногда я не знаю, зачем она нам вообще... Постойте, с кошкой — вы мне тоже не верите?

Почему-то захотелось потрепать ее по плечу. Разумеется, верю. Но не во все. Что дело Зины — следить, а не убирать, это понятно. Что бравому спортсмену и отличному ученому руководство по какой-то причине не разрешено иметь детей, тоже ясно. И что любил он жену, тоже сомнений не вызывает. Слишком ухожена, слишком избалована, слишком счастлива. Впрочем, последнее — уже в прошлом.

А кошки здесь и не было, об этом можно поспорить. Товарищи из органов, подобно незаметной Зине, мараться с уборкой не будут, их дело — документы почистить.

— Какого окраса была кошка? — спросил я. Скажет, что черная, вернусь в свою контору тараканов давить.

Девушка нахмурилась, будто вспоминая.

— Белый, черный, рыжий... Серый. Четырехцветная. Знаете, такие, из счастливой приметы.

Сердце неприятно сжалось. «Счастливая». Эх, девочка, что ж он не уберёгся, защитник твой, во что вляпался всей своей душой спортсмена-активиста? Продолжал бы баловать свою хрупкую игрушку коньками и мороженым.

— Я разберусь что к чему, — заверил я ее.

Ее звали Ева. Ева Сергеевна, именно так она и представилась, позвонив в контору аккурат к моменту закрытия. Мне казалось, что трубка пахнет духами. Тогда она пообещала много денег.

Сейчас деньги в пухлом конверте лежали у нее за спиной на столе, но говорить о них было как-то неловко. И с духами я не угадал, пахло в комнате не приторным розмарином из модной композиции, а сиренью из тех самых счастливых воспоминаний.

***

На фабрике, ранее принадлежавшей купцу первой гильдии Афанасию Хренову, раскулаченному во время смуты, витал вековой запах плесени и сыра (промышлял приснопамятный молочной продукцией), вина и пряностей (а это уже новшества), а так же неуловимо легкий запах озона, что бывает после удара молнии в августовский дождливый полдень.

Запах усилился аккурат возле новехонького, недавно отлаженного и запущенного цеха, «экспериментального, но стратегически важного», как пояснил поглаживая лопату-бороду старший технолог. Произносил он «экспыртального» и «стргис-ски», но звучало все равно солидно.

Здоровенный портрет мудрого товарища Кобы с неизменной трубкой в руке, теплый отеческий взгляд с хитринкой...

Трубками здесь и промышляли. В производственных масштабах.

Вишневые, липовые, новомодно-пластмассовые, с инкрустацией и без, штампованные и резные. Два десятка мастеров, сложные машины и простые примитивные кустарные поделки — все имело место быть в этом храме трубок.

— Сигареты — зло. Дым, масла, ядовитые газы, перекаленный воздух. А вот наши — можно даже детям. Никакого вреда для организма. Да и прожженным курильщикам типа вас проще слезть с табакозависимости, пользуясь нашими рубками.

И под брендом вождя! С позволения и одобрения.

— А составляющие? Что курить-то?

— Глицерин, вода и немножко выжимки из табака. Используем Вирджинию, сухогрузом завезли табака десять тонн, так что, работы и сырья на несколько лет, а там глядишь — на астраханских плантациях и свой табачок появится.

Он лукавил. В чем — я понять не мог. Говорить правду он, в общем-то и не обязан. Контора наша была частной, а частников не очень жаловали. Терпели, потому что была лапа, хорошая такая увесистая лапа крупного красного директора оборонки, папочки моего напарника. Напарник отдыхал сейчас по программе обменом опытом на Андаманских островах. Вроде как недавно угнетенная Индия, неравенства и прочая буружазно-капиталистическая ересь, а вроде и полезный отдых на теплом море с красивыми ракушками.

Но старший технолог не знает деталей, он видит пустое, на его взгляд, удостоверение и, раз уж избежать беседы неловко, пытается забить мне голову рекламой.

— За нашей продукцией следит сам товарищ Свежов, он тоже рекомендует. Вы же курите? Попробуйте изменить привычке, прямо сейчас, здесь у нас в киоске можно приобрести экземпляр на пробу. Уже через сутки...

Но агитационный текст я и так знаю.

Безвредно, даже полезно, продукт имени товарища Кобы. Не мешает заниматься спортом, не мешает плодить детей, не влияет, не вызывает, не раздражает. Это пишут в газетах и на днищах дирижаблей, это висит на стенах зданий, это читают по радио. От пустых слов во рту привкус прокисшего табака. От самой электронной сигары ощущение перекура на похоронах или в ожидании поезда: вроде руки и рот заняты, а удовольствия не заметил. Впрочем, подарочную сигару взял, мало ли.

Я поблагодарил его и поехал собирать материал. Заказы новинки и неожиданные смерти от инфаркта.

***

Колокольчик звякнул еще раз: дирижабль, миновав вышку, благополучно уполз за здание МГУ.

Мне хотелось вернуться к Еве и рассказать о странном наслоении странных странностей, но жалко было пугать.

Дорогой ее супруг, похоже, и вправду был честным и порядочным человеком, но данных о вскрытии трупа в морге не было. Еще у него был напарник, которого полгода назад перевели в другой отдел. Бывший напарник трагически погиб в аварии, но захватил с собой не только кошку, а троих пассажиров и солдатиков из ведомственного автобуса. А еще у них обоих был начальник, в котором оба они души не чаяли, под чьим руководством получали ордена, премии и квартиры под звездами. Утонул месяц назад, а перед этим в бане на даче у него теща, жена, дочь и невестка угорели, кто-то из глухого леса вышел, дверку снаружи заложил и окошко тяжелым щитом прикрыл.

Знала ли Ева всех этих близких ее мужу людей? Могла что-то пояснить?

Что-то зашуршало слева. Нежно так, упругими шинами по свежему зернистому асфальту.

Машина была черная, солидная, с затемненными стеклами. Отказать серьезным ребятам с рыбьими глазами и корочками я не мог, потому и проследовал, сглотнув слюну.

В полумраке салона светился знакомый огонек трубки. Костюм-тройка, гладковыбритое лицо. Обдавая меня водяным ароматным парком, товарищ явно в очень высоком чине сказал:

— Ты это дело брось, уважаемый. Копаешь не там и не то. Один рылся, сам знаешь, сейчас зарыт.

— И другой рылся, и третий, — кивнул я. — Думаю, они всяко побольше знали.

— Вот да... — товарищ в высоком чине смял между пальцами папироску и с раздражением выкинул ее в окно. — А твой телефончик ей нечаянно в руки попал, она сначала ветеринару хотела позвонить, взять животное, предназначенное к усыплению. Желательно кошку. Понимаешь? Лучше подари ей котенка. А денег не бери, ей на них еще долго жить.

— Вы же ей пенсию пробили.

Товарищ вытащил еще одну папиросу, сосчитал остаток и с сожалением засунул ее обратно к соседкам.

— Не мы, другая организация. Там уже за этот месяц пару растратчиков посадили, теперь они быстро порядок наводят, что сдуру подписано, так если быстро под новый приказ засунуть, вроде и не было.

— И квартира?

— Молодец. И квартира, и машина, и дача, и домработница будут служить новым людям. А Ева Сергеевна, если будет умницей, в ближайшие недели вернется домой к маме. Одежду, коньки и лыжи мы ей оставим, не звери же. Даже перевезем, не на конке же ей переться через весь город? С лыжами-то...

— Думаю, и здесь сухой расчет, — добавил я. Курить хотелось безумно. В тот момент согласился бы даже на электросигару. — Ее костюмы, платья и туфли на супругу нового несчастного не налезут.

Товарищ в чине приблизился ко мне, по-щучьи улыбнулся и зашептал в самое ухо:

— С туфлями хорошо, что подсказал. Нога-то у нее обычного размера, так что коньки и лыжи может не тащить, сгодятся и другой бабе. И нам проще, без лыж чемоданчик до мамочки сама дотащит... Ну, впрочем, что мы все о ней, да о ней. Ты-то понял, куда тебе сейчас топать, чтобы и зиму встретить, и до весны дожить? Выйдешь из машины — и домой. Мы пока еще тут посидим.

***

Нет, не то чтобы она была ничего, совсем даже напротив. Ну не было в ней красоты Джоконды или пышных форм Кустодиева, вообще ничего не было. Но вот внутреннее, в глазах, оно рубило наповал. Но не сразу, далеко не сразу — девушку нельзя водить к офтальмологу. Он выудит из ее глаз кучу утопших там трупов. Вот в этих глазищах вполне можно утонуть.

Такая она. Тонешь и берегов не видно. С концами. И края нет.

Соседняя улица, задний двор, черные ходы, пожарные лестницы, по стене подтянуться за выступы в блоках, через подоконник — прыжок.

Я не герой, не супершпион, не трюкач и не ловкач, но как-то свои копеечки зарабатываю. Все вокруг сильные, а я не гордый, могу и по угольной куче ползти, и в голубином помете полчаса отлежаться.

Когда-то же у типа в высоком чине последние три сигареты кончатся и он наконец свалит...

Ева сидела грустная, но бесстрашная. На стук в окно не удивилась, пантомиму разгадала.

Отослала Зину в прачечную, открыла тяжелую створку, принесла мне свитер переодеться.

Показала полку с парадными и домашними дагерротипами «коллективчика», с которым работал муж. Нормальные все, на вид без гнильцы. Все целеустремленные, на пользе родине помешанные.

Чего в сигаретное дело полезли? Никто из них особо и не курил. Сама Ева раньше увлекалась, муж ее — время от времени, начальник по праздникам курил, если выпивал и жены рядом не было.

С электрическими же изначально криво началось. Было задание, муж со скандалом отказался, потом вдруг увлекся материалом, приступил к работе заново, поехал на фабрику, а тут звонок, а потом...

Я прервал ее комплиментом, она не отреагировала, но с темы сбилась. Мы выпили что-то ягодное из серванта, пили из одной рюмки, чтобы, когда Зина вернется, не удивлять ее лишней посудой. Я тонул в глазах Евы и спрашивал адрес ее матери, она бормотала, что маму надо бы навестить, но она не в силах выйти из дома.

Я пригласил ее на танцы и на аэродром, она обняла подушку-думку и сказала, что муж часто спал в кабинете, отодвинув записи, потому что не оставалось сил дойти до спальни.

Записей этих не осталось, черновиков я не нашел, шкаф содержал только энциклопедии и справочники, а на столе стояла чернильница с надписью «Флогистон».

Пролезая в окно, предложил Еве сходить в кино на неделе. Она высунулась по пояс и, помахав мне рукой, ответила:

— Я тоже надеюсь, что дождя не будет. Небо проясняется.

***

Гоблины все-таки позарились на мою персону. В черной куртке возле парадного я был им не по зубам, а в мокром и драном свитере, свалившийся из вентиляционной шахты — в самый раз.

— Эй, фраерок, дай закурить.

Их — около десятка тварей. Приземистые, с длинными руками, с ножиками и чугунёвыми трубками. Говорить бесполезно, к вечеру пятницы человеческая речь ими забывается. В глазах — желание дать в морду и напиться.

Первое они стремятся исполнить независимо от того, приведет ли оно ко второму.

Первый и второй дали мне в морду. Я ответил им тем же. Третий и четвертый присоединились к компании, но их отследить я еще могу, в отличие от номеров пять-десять.

Двигались они не очень быстро, но действовали слаженно, привыкли к работе на конвейере.

Четверо уже не представляли опасности, но шансы сохранить мои зубы и почки все равно таяли.

Помощь подоспела со стороны поперечной улицы. Один свисток, один выстрел в воздух и немного ругани.

Новая троица в новой же черной машине отличалась от предыдущей.

Костюмы другой швейной фабрики и рост чуть пониже. Только глаза выдают схожесть рода занятий.

Короче, глаза у этих тоже были такие — рыбьи. Как у воблы в сельмаге. Которая мороженая лежит и все ей по фигу. И смысл жизни и величие вселенной — все в снулой беспомощности и тупом отсутствии мысли застыло и не шевелится. Мазнули по лицу, махнули корочкой: как тут откажешь. Садись в воронок и дело с концом.

Тут не только в воронок, тут куда угодно сядешь. Потому что Власть.

— Это ваши ребята? — спросил я, пытаясь вытащить платок из заднего кармана брюк.

— Нет, наши ждали у конторы и у твоего дома. — У нового главного все также отсутствуют эмоции и такая же мерзкая ухмылка. — Тут ты себе сам приключение нашел.

— Ага.

Почему в нашем мире так мало красивых девушек и так много штампованных уродов при звании?

— Послушай, пацан... Не так ты действуешь.

Главный-2 отечески похлопал меня по спине.

— Помню-помню. — Я пересчитал языком передние зубы — мне еще по плану целоваться под звездами. — Мне не надо ничего делать, о расследовании забыл, девушку не тревожу.

Троица хмыкнула.

— Не. Не так. Ты продолжай, продолжай, нам тоже интересно, может, что найдешь из того, что конкуренты недочистили. Ведь ты парень умный, глазастый, да? Ты читай, считай, сопоставляй... Только в драку больше не лезь, не твое это, не уцелеешь, усек? А когда что нароешь...

— ...зароем, — привычно подсказал я.

— Фи. Зачем так. Хорошие люди всегда пригодятся. Если у тебя есть мозги, ты нам доклад напишешь, мы отчет составим, премию получим. Между собой поделим и тебя наградим.

— А Еву?

— С Евой Сергеевной все хорошо, хорошо и дальше будет. Пенсию ей выписали, квартирка пока за ней остается, присмотрим, конечно, чтобы кто не обидел, ну а там и до нового мужа недалеко... Тогда уж не наше дело будет.

— Как гладко и сладко.

— Ну а что ты думал? Как поработаешь, то и сложится.

— Я один. А вас — несколько контор. И сведения, и данные, и техника, и люди. Вы хотя бы знаете, что искать.

— А у тебя лицо доверие вызывает.

Я провел ладонью по рассеченной брови.

— Особенно сейчас?

— Вот и мы о том же. Ты только не нарывайся — и люди к тебе потянутся. Давай, топай и думай. Ведь додумался до чего-то уже?

— Я знаю, где кошка. На чердаке, переход к двенадцатому подъезду, под зеленой трубой в серой тряпке.

— Вот видишь, направление правильное.

***

Добротный рабочий стол, из тех, что служат веками, явно переживший три, а то и четыре поколения хозяев. Тяжеленный, из мореного дуба царь комнаты — стою здесь на века и меня не сдвинуть. В такой и гвоздь можно забить, не боясь повредить полировку, и опыты проводить. Тут же крошки от хлеба, прожоги от химэкспериментов, реторты, колбы, мелкоскоп, десяток разнокалиберных книг научной, понятное дело, тематики, но из разных сфер. Пара трудов по психологии, пара по новомодной психоаналитике, математика, химия...

Папка еще была. На столе, прямо по центру, дешевая, картонная, с завязочками и замаранная чернилами и пометками. Неожиданно жидкая, но все же — она была. И как товарищи откуда надо не обрубили ниточки. А ну найдется кто-то вроде меня и пойдет разматывать клубок, да и намотает что не надо?

А я вот взял и нашелся.

В папке портрет, сытая физиономия. Химик — доктор наук — несколько изобретений и патентов, номинирован на одну из премий, в той же стопке с десяток газетных заметок о нем же или о его институте.

Картинка упрямо не выстраивалась: химик из «своих, проверенных», какой-то цех, пусть и новаторски введенный, психология, внезапная и очень непростая смерть с зачистками и суетой.

Но если здесь уже была проведена серьезная проверка, то вот на втором рабочем месте покойного следовало тоже пошуршать.

Хм, институт? Значит, нам туда дорога.

Захватив папку, попрощался с Евой. Она была слишком подавлена, отреагировала вяло. Обещал позвонить «как только».

Кивнула. Звякая колокольчиком, выхожу из квартиры.

В парадном под видом электрика, меняя плафон лампы, топтался на стремянке тип. Нюх сыскаря выдал — хвост. Такие полукровки с зеленоватой кожей не годятся для профтехов и умственной работы. А по мелочам, проследить, сломать челюсть — вполне. Скорее всего, он стоял здесь для Евы или ради Евы. Но что могла знать эта девочка, далекая от дел своего покойного мужа?

Тип проводил меня тяжелым безразличным взглядом.

Он в курсе, что я догадался о его возможном предназначении, но ему плевать.

Паровой дилижанс с орком-водилой и раздолбанными рессорами гремел по брусчатке, ехать долго, но несмотря на тряску, кажется, я успел покемарить.

Все вахтерши похожи на сов, эта не исключение, растолстевшая сова на боевом дежурстве с наманикюренными когтями и крючковатым носом, готовая вцепиться в любого чужака. Но корочка, спасибо красному папочке, сработала «на ура». Сова благосклонно кивнула. Зомби-охранник, не шевелясь, пялился в пустоту перед собой. Я вошел в холл, быстро нашел информационное окошко, мило потрепался со скучающей девушкой-информатором, прогремел сапогами по тишине коридоров. Здесь будто все вымерло.

Кафедра, где работал покойный, оказалась открыта. Корочка сработала еще раз.

— А вы знаете, ваши уже приходили вчера, но вы не стесняйтесь, — кисло улыбаясь, выдавил старичок-доцент, из тех еще, «дореволюцьонных».

Кабинетик был мал, но уютен.

На стене неожиданно — белая простыня. Новомодное введение в виде синематографа не обошло стороной научные круги.

Правда, здесь аппарат явно использовался не для развлечений.

Тяжелая бобина с лентой, стрекоча, раскручивалась, я с изумлением смотрел на стену...

Подумать только. Сам товарищ Свежов. Человек, прошедший гражданскую, выдержанный и проверенный. С бронхами, съеденными туберкулезом, простреленный вражескими пулями. Обреченный носить лейденские банки в заспинном рюкзачке и аппарат жестяных электролегких для жизнеобеспечения. Он улыбается. Достает трубку. Закуривает, выдыхает парок.

Шлем на голове скрывает лицо, виден только подбородок, слышно шипение. Герой войны, герой революции, герой труда...

Институт, занимающий банальной рекламой?

Я просматривал бумаги. За что люблю творчески одержимых людей — вот если гений, то может писать на манжетах, занавесках и прочей ерунде, лишь бы законспектировать стрельнувшую искру прозрения.

Ребята из органов старались отработать свой хлеб, беднягу химика почистил атак, что будто его и не было.

А вот в столе его напарника рылись не так тщательно.

Всего лишь одна тетрадка с безобидными формулами, конспект иностранной книжки. Формулы справа, комментарии вверх ногами слева. Творческие люди экономят бумагу, когда тетрадь, исписанная с одной стороны, заканчивается, они переворачивают ее и пишут на обороте. Список и комментарии.

О психологии и новомодном психопрограммировании. О воздействии на отдельных людей и про управление толпами.

Просто пометка — где и с чего начать.

Задумываюсь про толпы.

Про лидеров.

Про речи.

Информационные подачи и информационный объем.

Вот что интересно первому секретарю. Или тем, кто стоит за ним. Но если первый еще как-то может меня заметить, как обнаруживают таракана и лишний раз ленятся поднять тапок, то другие пройдут паровым катком и все. В груди липкий холодный ком, чувствую, что и впрямь лезу не туда. Паровоз и пылинка — не лучшая смесь весовых категории для зрелищного матча.

А если в массовое и раскрученное добавить чуточку примеси нужного, что получится?

Увеличительное стекло — лучший друг сыскаря. Делаю соскобы со стола, там, где стояли реторты. Рассыпанные дорожки разных порошков тоже идут в пакеты с образцами.

Кажется, мне ночь не спать.

В кармане лежит подаренная электросигара из цеха. Скоро я ознакомлюсь с ее содержимым. Скоро я сравню то с этим.

А потом… Либо у меня появятся ответы, либо, если я прав и влез явно не туда, у других появятся вопросы. Но уже ко мне. Со всеми вытекающими.

Мило улыбаясь сове, покидаю институт.

Снова тряска по брусчатке. С завистью смотрю на огромный, проплывающий в небе цеппелин с неизменной рекламой на баллоне: трубка, прищур, здоровье. Там плавный ход и все удобства. Жаль, нам пока не по пути.

Лаборатория в нашей конторе явно уступает институтским, но мне много не надо. Всего лишь сравнить и выявить.

Потрошу подарочную электросигару.

Достаю образцы из кабинета покойного.

Раскидываю по пробиркам, запускаю спектроскоп. Фраунгоферовы линии дают интересную картинку. Помимо явных и понятных первоэлементов нахожу два совпадения.

Небольших. В сигаре полтора-два процента этого вещества, того же, что было рассыпано и небрежно затерто в кабинетике бедолаги-химика.

Неожиданно быстрый успех окрыляет.

Толстые талмуды справочников приводят в уныние.

Час за часом пытаюсь выявить, что же я нашел.

Утро, подвесив Венеру прямо в мое окно, режет глаза, уставшие от недосыпания.

Химия молчит. Хлопаю себя по лбу. Труды по психологии. Включая самые новейшие. А чем можно воздействовать?

Ответ приходит через полчаса. Растительный галлюциноген. Неопасный. Безвредный. В некоторых случаях даже полезный. Мелочь. В больших количествах может вызвать беспричинный истерический смех, бессвязность речи, головокружение.

Но в сочетании с нужными крючочками способный спустить в мозг нужную команду. На выполнение.

Удобная штука.

Мне стало страшно и захотелось курить.

Старые надежные папиросы давно выкурены, ковер усеян пеплом. Хлопаю себя по карману. Пусто. Продмаг на углу был все еще закрыт, горло же требовало никотина, а голова — ясности.

Достал подарочную электросигару. Содержимого в ней чуть более половины, крохотная лейденская банка накаливала спираль. Вдохнул ароматный пар. Неожиданно — полегчало. Затянулся снова. Раскидал мысли по полочкам. Невыспавшийся организм получил неожиданный прилив сил. Казалось, я мог своротить горы. Хихикая, вспоминал события дня вчерашнего. Суровых, похожих друг на дружку безликих ребят из разных контор с одинаковыми замашками, Главного и Главного-2. Каким все-таки чудилой был покойный химик, прямых намеков не понимал — а ведь жена, карьера — живи и радуйся.

Радио за соседней стенкой хрипя неожиданно громко доносило что-то о долге и важности и затихало, опять же, — хрипя.

Надпись на очередном пассажирском цеппелине, величественно проплывающим невдалеке над крышами, вызывала умиление и улыбку. Я снова затянулся.

Отчаянной трелью взломавший наступившую после радио тишину телефон разозлил. Прекрасное настроение резко поменялось на противоположное. Удивляясь переменами, я поднял трубку.

— Рубите канаты, поручик. Сами виноваты, сами и исправляйте. — Властно и сурово говорящий положил трубку на другом конце провода. Я недоумевал и злился. Все больше и больше. Что за бред? Какой поручик?

Трель проклятого аппарата снова раздавила воздух, порвала пучок нервов тупой пилой назойливого звонка, морщась, я снова поднял трубку.

— Как кошку. Дави и все. Точно говорю, помогает. — Это уже совсем другой голос. Не менее властный, но другой.

Мне было тяжело. Электротрубка была по-прежнему в руках. Я машинально затянулся, не замечая, что содержимое почти закончилось и огонек спирали тихо гаснет. Вновь накатила волна отчаяния. Хотелось кого-нибудь убить. Неважно кого, лаборантку, не убравшую посуду, гнома-метельщика, давальца в мясной лавке, любого случайного прохожего...

Живот начали крутить спазмы. Жестокие, жуткие. Будто там внутри сидела какая-то злобная тварь, вертела и рвала кишки, норовя вырваться наружу. Боль становилась невыносимой. Тварь хотела погулять.

Надо было ей помочь. Я разорвал рубашку. Пуговицы бодро выстрелили по всей комнате. Схватился за живот, упал. Ударился виском о край стула. Новая боль слегка отрезвила.

Содрал ремень. Кажется, сломал ноготь.

Неожиданно отпустило. Боль притихла.

Что там было в рекламе — кратковременное воздействие на улучшение без привыкания?

Хорошо что опытный образчик, любезно выданный мне стариком-технологом был ополовинен на опыты. Не хватило совсем чуть-чуть, я выжил и кое-что понял.

Лежа на полу, я размышлял, как скоро сюда придут проверяющие, и придут ли.

Я подполз к окну. Обе чертовые машины стояли у подъезда. Откуда ж тогда они звонили? Чертов цепеллин издевательски пересекал небо. Второй звонок для запуска механизма. Гадкая рожа, глядя на которую, хочется покурить.

Чертов телефон зазвонил вновь, пришлось ползти обратно и приподниматься на коленях, чтобы дотянуться до аппарата.

— Не дождетесь, гады! — заорал я в трубку.

— Я не знаю, что мне делать.

Голос Евы, такой спокойный, такой милый, лучшее обезболивающее.

— Ева Сергеевна, что случилось? — я старался говорить так, будто все нормально. Если она в телефоне спокойна и уравновешенна, то почему бы и мне не проявить хладнокровие?

— Позвонили из прачечной, попросили забрать белье, сегодня заказов мало, они справились быстро. Зина куда-то запропастилась, а я и не знаю, куда идти, и что надо сделать? Квитанцию же какую-то надо им отдать? Или я что-то путаю? Или заплатить?

Бедная моя девочка с запахом сирени. Хоть в лес, хоть в горы, хоть в реки — но только за ручку. Как же легко управлять такими.

— Я сейчас приеду и привезу белье, не волнуйся. Все сделаю, как надо, ты только сиди дома и ни в коем случае не кури, ладно? И не подходи к окну, не смотри на небо.

— А я как раз собиралась покурить. Только никак электросигару не найду, куда же ее Зина дела. Обычные остались, вот лежат в серванте, рядом с анисовой… Но ты не разрешаешь их брать.

— Возьми эти. Если совсем невтерпеж — кури эти.

Мне хотелось оторвать себе голову. Нет, вырвать кишки и выпустить скребущую там кошку — в первую очередь, это и не переставало хотеться, но из-за собственного идиотизма погубить Еву — это было бы слишком.

— То кури, то не кури… Нет, ты прав, эти нельзя, слишком крепко. И пепел непонятно куда девать, ни одной пепельницы не найду.

— В блюдце! — заорал я и через трубку физически ощутил, как она отшатнулась и брезгливо скривила губки.

— Ой, нет уж, до такого я еще не докатилась, — пробормотала она и отключилась.

Я свалился под стол.

Надо было вставать и ковылять к дверям. Надо было ловить такси и мчаться в прачечную, на фиг прачечную, сразу к Еве.

Телефон зазвонил снова.

— Алло, — просипел я.

— А я ей-о, наш-ш-ш ш-ла, — торжественно сообщила Ева.

— Пепельницу?

— Электротру-у-убку. Ты по-ослал меня за блюю-ю-ю.. ой, какое неприличное слово, сейчас. За блюю-ю-ю.. Э-э-э, не подумай плохого, пытаюсь сказать, что я пошла за…

— Тарелочкой.

— Да. За тарелочкой… Хи-хи, ты же большой мальчик, зачем говоришь, за тарелочкой? За тарелкой. За маленькой тарелкой на кухню, а там мне Зина все оставила — чашку под кофе, булочку, салфетку, творог в вазе и электротр-р-рубку.

— Что с тобой?

— Ничего. Звоню, чтобы сказать, что я ее нашла и по-ку-ри-ла. И хочу, чтобы ты не выполнял заказ. Деньги возьми себе, а я пошла.

— Куда ты пошла. Почему не надо? Если из-за белья, то я сейчас привезу. — Голова трещала зверски, но живот уже почти не драло, наверное, я мог бы попытаться встать и приехать, но если бы еще часок отоспаться…

— Белье можешь тоже взять себе! Мне! Ничего! Не надо-о-о. Я пошла смотреть звезды. Ца…Цы… Целу-йу-у-у.

— Какие звезды, утро на дворе! Подожди! Я сейчас приеду!

— На крыше. Они там внизу, на черном асфальте. Дождик вот только что прошел — я смотрела, у цеп-п-пел-л-лина такие бока мокрые, рожа этого, который на боку, смешная такая…

У хорошего сыскаря всегда есть отнорки и запасные пути отхода, я мог бы снова ползти по мусоропроводам и протискиваться сквозь вентиляционные отверстия, могу пугать голубей и крыс, но через два квартала от меня худенькая девочка направлялась на крышу, чтобы любоваться звездами на асфальте, поэтому я долго путешествовать не собирался.

Через парадный ход, будто ничего и не было. Накинул куртку, обдал лицо холодной водой, чтобы хоть что-то прояснилось, прилизал волосы.

Внаглую, где наша не пропадала, прошел мимо обеих машин и побежал. Сопровождайте, голубчики.

Попутки отсутствовали, конка еще не ходила. Да что там — кроме меня и моего эскорта, на улице вообще никого не было.

К престижному дому я подлетал уже разогнавшись до приличной скорости — ничего не болело, будто не было никакой усталости, я словно рвался в бой — последний и решительный. То ли еще один побочный эффект, то надежда успеть к Еве. Слабенькая, но все же надежда. Как там девчонки курят — оттопырят пальчик и пых-пых, почти не затягиваясь, лишь бы при этом томно и грациозно выглядеть.

***

Мы снова сидели в гостиной у Евы. Она — укутанная в плед, с чашкой кофе в руках. Я — в очередном старом свитере ее первого мужа. В том, что в ближайшее время у Евы будет второй муж, я уже почти не сомневался.

Она ждала меня на лестнице, перед выходом на ту самую мансарду с низким парапетом. Она сказала, что внезапно поняла, что на улице сыро, а смотреть на звезды в одиночку она не любит. И вообще, находиться одной невозможно, и дело даже не в том, что Зина куда-то подевалась, нет, одиночество — совсем другого рода…

Я уже понимал, что даже если в на ближайшую ночь мне и отведен будет гостевой диван, то в ближайшее время Ева Сергеевна додумается до следующего шага.

Телефон зазвонил уже одновременно с ярко сияющим солнцем. Ева с опаской отодвинулась.

— А ты сильный и умный, — хмыкнул из трубки уже знакомый властный голос, только я не мог определиться, первый или второй, — нам такие нужны. Тут разнарядка пришла, лично от товарища Свежова, заинтересовались тобой. Велено не трогать. Да и работенка новая есть. Сиди, жди звонка.

От сердца отлегло, словно спал с груди давящий груз. Я подошел к окну.

В небе проплывал дирижабль с абсолютно новой рекламой. С логотипом института, где работал покойный химик, отеческим прищуром товарища Свежова.

Теперь речь шла о новомодных кислородных коктейлях.

Возвратиться на предыдущую страницу

Перейти на главную страницу

Правила и принцип работы движка

Регистрация в движке

Сообщество с обсуждением движка

HotLog